Читать книгу "Общие места. Мифология повседневной жизни - Светлана Юрьевна Бойм"

и метафорическим постоянно смещаются в ту или иную сторону, часто самые невероятные метафоры претворяются в жизнь, а элементы повседневной практики становятся метафорами. Проблема здесь не столько в самих палехских коробках, сколько в риторических тупиках позднего соцреализма. Критика последнего, предзакатного периода соцреализма требует от художников невозможной идеологической виртуозности. Однако эта критика сама не должна читаться буквально. Скорее это магический тоталитарный ритуал, своего рода заклинания, необходимые для выживания самого критика. Культ вечной гражданской войны сохранился в течение тридцати лет. Борьба со «вкусовщиной», с пошлостью, с бесконфликтностью или с лакировкой действительности также не должна пониматься буквально. Это не самокритика и не критика системы, а часть ее апологии148.

В 1960-е годы палехские коробочки, чудесно выжившие и пережившие и похвалы и заклинания, кратковременно вышли из моды. Борьба с домашним хламом возобновилась среди поэтически настроенной интеллигенции, которая повторила некоторые революционно-романтические жесты 1920-х, объявив недолгую войну тахтам-лирам, плюшевым диванам, хрусталю, желтым канарейкам и мещанам сталинского стиля. В 1970-х палехские коробочки, изображающие уже не политические сюжеты, а в основном народные сказки или сказки Пушкина, вновь займут свое почетное место на полках застекленных сервантов и станут любимыми русскими сувенирами для иностранных гостей.

8. СОВЕТСКИЕ ПЕСНИ: СПОКОЙНОЙ НОЧИ, РОДИНА, ГУД БАЙ, АМЕРИКА

«И жизнь хороша, И жить хорошо», – написал Маяковский в конце 1920-х, незадолго до самоубийства. «Жить стало лучше, жить стало веселее», – откликнулся другой оптимист И. В. Сталин, в 1930-е, в эпоху великих чисток. Во времена «оттепели» о прекрасной жизни стали говорить на другом языке: «C’est si bon», – пел Ив Монтан в черном свитерке. Он был одним из первых левых французских интеллектуалов, кто посетил Советский Союз после смерти Сталина, и очарованная его энтузиазмом молодежь поколения хрущевской 1оттепели» подхватила: «C’est si bon, c’est si bon». Никто ни тогда, ни потом не мог толком сказать, что именно было «так хорошо». Не исключено, секрет заключался в самой песенке, в тембре голоса певца, в акценте, в неформальном стиле одежды – знаменитом свитере с высоким воротом.

Дух оптимизма един для советских песен всех поколений, от 30-х до 60-х годов. Советская песня призывала к перестройке быта, приветствовала побег от рутины, а иногда и впрямь помогала переносить тяжелую повседневность. «Нам песня строить и жить помогает, / Она, как друг, и зовет и ведет, / И тот, кто с песней по жизни шагает, / Тот никогда и нигде не пропадет!» Эта популярная утесовская песня из фильма «Веселые ребята» по сути рекламирует и прославляет саму себя, это метапесня, в которой воспевается массовое пение как таковое. В сталинское время главным художественным жанром был не роман и не поэзия, а массовое зрелище. Массовое зрелище, ставшее коллективным ритуалом, превращало тоталитарный режим в тотальное произведение искусства, не вечное, но зато обладающее властью. Сталинизм был не просто политической системой, но и типом ментальности, способом жизни и монументальным спектаклем, который нуждался в коллективных ритуалах, новых воплощениях и перформансах. Поэзия и даже проза были вычеркнуты из списка любимых жанров, зато теперь в чести оказались массовые зрелища, тотальные произведения искусства, соединяющие воедино искусство и жизнь. Массовая песня была важной частью тоталитарного спектакля.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор. Нам разум дал стальные руки-крылья, А вместо сердца – пламенный мотор. Все выше, и выше, и выше Стремим мы в полет наших птиц, И в каждом пропеллере дышит Спокойствие наших границ.

Герой песни – не одиночка Икар и не инженер человеческих душ, а коллективное советское «Мы», в котором растворены и забыты все отдельные «Я». Счастливые человекообразные машины напоминают авангардные балеты, в которых танцоры производят слаженные механические действия вместо плавных, раскачивающихся колебательных движений классического танца. Песня объединяет воедино образы нового человека 1920-х и 1930-х годов. В ней метафора горящего сердца советского романтика обручена с авангардистской любовью к технике. Дитя подобной помолвки – гуманоид со стальными крыльями и гудящим мотором в груди – это новый человек эпохи конструктивизма, превратившийся в советского авиатора.

История самой песни не менее парадоксальна149. Она была написана в 1920 году малоизвестным поэтом В. Германом и композитором Д. Хайтом, но популярной стала только через десять лет. И в 1933 году песня стала официальным маршем авиаторов. Она была также переведена на немецкий, покорив фашистское воображение своей патриотической мелодией. (Однако слова в немецком варианте были иные. Вместо «все выше и выше» там пелось «Хайль, Гитлер» и «бей жидов, спасай Германию» (неизвестно, знали ли немецкие авторы слов, что песня была написана евреями – поэтом и композитором).) Так патриотические мелодии свободно преодолевали пространство и простор, пересекая границы между сталинской Россией и гитлеровской Германией. Пространство песни вертикально, это пространство солнечного поднебесья, вне всех земных контурных карт. Припев «все выше, и выше, и выше» стал лозунгом времени, который функционировал как логотип рекламы, появляясь в газетах, в названиях картин и личных дневниках современников. Эту песню пели во все времена, как сказал Мандельштам, «верхом и на верхах»: во время коллективизаций и голода на Украине и в Поволжье, во время сталинских чисток и войны. В последние годы существования Советского Союза она все так же браво звучала по радио, именно ею чествовали молодых ударников и ударниц коммунистического труда. Ее поют и по сей день. Мой папа, уже более десяти лет живущий в Америке, до сих пор напевает эту песню в своей американской квартире, укладывая тарелки в посудомойку и смотря бейсбол по телевизору. Слова, правда, он придумал свои собственные, но музыка по-прежнему народная.

Автор многих популярных песен 1930–1940-х годов Лебедев-Кумач писал, что в те годы нужен был жизнеутверждающий марш с мужественным ритмом, нужна была «песня-плакат», основанная не на повествовательном сюжете, а на серии патриотических лозунгов и запоминающихся выражений, не связанных напрямую между собой. Советская песня представляла собой не единый