Читать книгу "Жизнь и смерть Маноэла дос Сантоса Гарринчи - Игорь Валерьевич Горанский"

в мастерстве танца, композиции, слаженности тысяч танцоров, красочности художественного оформления колонн, звучания оркестров, тематической аллегории соревнуются двадцать знаменитых и сорок менее знаменитых школ бразильской самбы. Как и в футболе, сильнейшая школа объявляется чемпионом. Футбол — национальный вид спорта во многих странах. Карнавал — национальный праздник на Кубе, в Анголе, Мозамбике, Уругвае, Бразилии…

Впервые журналистский пропуск на бразильский карнавал мне достался весной 1972 года. Небольшой кусочек картона, запаянный в прозрачный пластиковый пакетик, с помощью металлической прищепки подвешивался на карман рубашки. В дни карнавала ему нет цены. Получить пропуск на карнавал — вожделенная мечта многих жителей Рио-де-Жанейро. Узнав, что я завладел таким пропуском, известный бразильский композитор Жозе Сикейра, немолодой уже человек, обрадовался как ребенок.

— О, по твоему пропуску мы пройдем все! — громко воскликнул он, весело вертя между пальцами кусочек бесценного пластика. Все — означало самого Жозе, его жену Алису, сына Роберто, импресарио Аленкара…

Мне вспомнилось, как в детстве мы с отцом и младшим братом втроем проходили по одному билету на «Динамо». И это не считалось зазорным: на всех желающих билетов вечно не хватало. Риск быть пойманным сладко холодил душу…

Жозе Сикейра оказался прав. Возле узких проходов на трибуны, смонтированных вдоль самой широкой улицы Рио-де-Жанейро — проспекта Жетулио Варгаса, толпились сотни людей без пропусков и билетов. Все они терпеливо ждали случая попасть на карнавал. Композитор торжественно предъявил контролеру наш пропуск, гордо заявив, что он сопровождает московского журналиста, который никогда не видел бразильского карнавала. Строгий на вид мулат, проверявший билеты, широко улыбнулся. В ночи на его смуглом лице весело засверкали белки глаз и белые как рис зубы. Широким жестом он разрешил пройти всей нашей «команде»: каждый из нас предусмотрительно нес или штатив, или пустой футляр от фотоаппарата, или подсумок с пленкой. Я же для пущей важности вынул из футляра кинокамеру «Болекс».

«Проход всюду» — магические слова, написанные на пропуске, позволяли любое передвижение внутри широкого коридора, с двух сторон которого возвышались почти до самого звездного неба заполненные до предела зрителями дощатые трибуны. Однако пропуск не давал права занять место на них. Пришлось потеснить других безбилетников, непонятно как проникших на карнавал, и сесть прямо на теплый асфальт.

Шествие еще не началось. Жозе пошел узнать, в чем там дело. И, вернувшись, сказал, что задерживается король карнавала Момо, попавший в автомобильную пробку. Но к полуночи, утешал нас композитор, карнавал обязательно начнется. Мы уютно устроились в «нулевом ряду» и, зная, что карнавал продлится всю ночь, готовы были ждать сколько угодно.

Но вот, постепенно нарастая, послышался отдаленный гул. Мы сразу почувствовали, как вдали от нас рождалось что-то могучее и большое. Гул превратился в ритмичную мелодию, которая тут же разбудила затихшие было трибуны. Над нашими головами заскрипели и задвигались деревянные скамейки. И в такт карнавальной песне затанцевали уставшие от ожидания зрители.

Показалась колесница, оборудованная на джипе, в которой в серебряной короне и в зеленой серебристой мантии с жезлом в руке стоял запоздавший на торжество король карнавала Момо. В окружении изящных принцесс он выглядел персонажем из сказки. Однако толпа фотографов, бросившихся к нему, да рукопожатия знакомых возвращали короля и его свиту в реальный мир.

Затем пасареллу заполнило пенистое бушующее море — белые и голубые цвета одной из самых старинных школ самбы «Портела». Лес пышных страусовых перьев заслонил гигантские бутафорские фигуры древних идолов, покровительствующих карнавалу. Голубые камзолы артистов сводного оркестра, неистово исполнявших карнавальную песню «Портелы», расцветили все пространство между трибунами. На нас, сидящих под рядами зрителей, хлынул поток конфетти, серебристой мишуры, сверкающего искусственного снега. Края пышных платьев танцовщиц касались наших лиц. Мы в прямом смысле слова окунулись в самую гущу карнавала. Снимать кинокамерой в таких условиях было невозможно.

Ряды танцоров в белых и голубых костюмах, сменяя друг друга, словно морские валы, прокатывались мимо неистовавших трибун. Казалось, им не будет конца. По жребию «Портела» открывала карнавал. Знаменитая школа самбы ставила целью ошеломить зрителей и членов жюри яркими красками, оглушительными звуками и массовостью народного танца.

В лучах прожекторов прошли сорок изящных принцесс в кружевных просторных платьях, а за ними появились сорок голубых рыцарей. Белоснежные страусовые перья украшали их серебряные картонные шлемы. Рыцари в такт музыке размахивали деревянными мечами, и казалось, вот-вот снесут голову кому-нибудь из зрителей, расположившихся под трибунами, громко пели гимн «Портелы». Но вот прошли и голубые кабальерос. Оглушая барабанной дробью все и вся, пасареллу заполнил многолюдный оркестр. Он старательно восстанавливал растворившийся в тысячеголосом песнопении толпы ритм карнавальной песни «Портелы». В кабинках жюри кто-то привстал и задвигался в такт мелодии. Прицеливаясь объективами кино- и фотокамер, в такт музыке пританцовывали операторы. Даже они не могли устоять на месте! Мы не заметили, как и сами задвигались, заплясали вместе со всеми. Бело-голубые танцоры протягивали нам потные руки, приглашая влиться в общий круг. Таких танцев я никогда раньше не видел. Организованный ликующий хаос двигался дальше.

И вдруг произошло резкое смешение цветов. Вместо голубых морских тонов пасарелла окрасилась в зеленые цвета. «Портела» уступила место другому древнему роду самбы — школе «Империо серрано». Гигантская бело-зеленая старинная галера, ведомая сотней «весельных», выплыла в пространство между трибунами, осыпая зрителей колосьями метровой величины, огромными, но легкими как пух кофейными зернами, стволами бамбука и сахарного тростника, искусно сделанными из бумаги. «Империо серрано», заливая зелеными и белыми красками всю пасареллу, славила труд и урожай.

Никто не заметил, как наступила глубокая ночь. Одна школа сменяла другую, наполняя современными и древними мелодиями просторную авениду Жетулио Варгаса. Позади трибун танцевала толпа безбилетников. Громкоголосая самба захватила и тех, кто не попал на карнавал.

Брызнули первые лучи утреннего солнца. И, словно ожидавшая их появления, вышла вся в розовом, как первые предрассветные облака над склонами гор, долгожданная «Мангейра».

— Фламинго, фламинго! — закричали зрители, сравнивая танцоров «Мангейры» с нежно-розовыми африканскими птицами.

Бурей аплодисментов приветствовали знаменитую школу самбы. «Мангейра» отказалась от повторения своих карнавальных находок прошлого года, но тем не менее собиралась повторить прошлогодний успех. Ряды ее танцоров напоминали чудесно сотканный живой ковер. Все двигалось, пело и трепетало, сохраняя четкий ритм самбы.

Гигантская роза, дышащая теплом сложенных в бутон дюжины хрупких розовых тел девушек и обрамленная свежим, «с росою» зеленым листком — тонким телом юноши в зеленом трико, украшала этот ковер. «Более розовая роза, чем когда-либо» — так спустя два дня восторженно писал о выходе «Мангейры» популярный иллюстрированный журнал «Маншетти».

Четыре гигантских механических негритенка с лукавыми физиономиями, двигаясь в едином ритме,