Читать книгу "Аукцион волшебного хлама - Дарья Донцова"

обсуждать.

– Уже в пути! – обрадовалась я.

Глава 28

– Вам покрепче? – осведомился Валентин Петрович.

– Да, пью одну заварку, не развожу ее кипятком.

– Мармелад попробуйте, его производит один из моих пациентов. За натуральность составляющих ручаюсь.

Я взяла одну конфетку и старательно изобразила восторг:

– Потрясающе!

– Правда? – удивился Годовиков. – Все говорят, что они по вкусу на пластилин похожи.

Я засмеялась:

– Меня воспитывала бабушка!

– О! Меня тоже, – кивнул Валентин Петрович. – Сказать правду, что конфеты гадкие – значит обидеть хозяина. Вам тоже все запрещали?

– Наоборот, – возразила я, – наверное, поэтому мне не хотелось совершать ничего особо плохого. Вы знаете, что за болезнь приключилось с Вороникиным?

Годовиков перестал весело улыбаться.

– Долгая история. Меня больно ударила смерть Льва Михайловича. Он был неординарным человеком, балансировал на грани между уголовным и обычным мирами. И обладал даром царя Мидаса. Понимаете?

– Превращал в золото все, к чему прикасался?

– В бизнесе да. Он бонвиван, очень любил жизнь, деньги, хорошую еду, вино, путешествия. И мог все это себе позволить. Несколько раз Лев получал от судьбы по лбу, но всегда падал на четыре лапы. Никогда не унывал при неприятностях, всегда говорил: «Хорошо, что в дерьмо угодил. Плохо, когда все время конфеты жрешь, не понимаешь тогда, где счастье, а где беда». Всерьез уверял всех, что является родней поэта Пушкина, поэтому обладает смуглой кожей и мелко вьющимися волосами. Кстати, такая же внешность у его детей. Мне он тоже эту версию озвучил. Я не сумел сдержать улыбку.

Доктор вернул чашку на блюдечко.

– Еще один талант Льва Михайловича – умение вмиг понимать, что о нем думает собеседник. Вы можете рассыпаться в похвалах, пообещать Вороникину золотые горы, он изобразит восторг, но второй встречи у вас не будет. Лев сразу сообразит, что держите его за дурака. Сказал он мне, что является потомком Пушкина, увидел мою улыбку и в лоб спросил: «Не верите?» Я тогда с ним уже не в первый раз встречался, понимал, с кем имею дело, и честно ответил: «Нет! Кожа смуглая, но прическа у вас иного типа, разрез глаз тоже. Предполагаю, в вашем роду были иудеи и среднеазиаты». Он расхохотался: «Доктор, а вы не идиот! По линии бабушки – евреи, а дед из Таджикистана. Но, согласитесь, “прапра… внук великого поэта” звучит лучше, чем “родственник человека из кишлака на краю географии”». Мне понравилась его реакция. По сути, я уличил Льва во лжи, а у того – никакого смущения, весело ему, что на вранье поймали. Не стал оправдываться, не настаивал на своей версии, умел признавать ошибки. Со здоровьем у него проблем не было, организм работал как часы. И раз – воспаление легких. Лечили его самыми современными лекарствами, но ничего поделать не сумели. За день до смерти он уже говорить не мог, печатал еле-еле. Последний его вопрос мне: «Умираю?» Ответил обтекаемо: «Делаем все, чтобы не умерли». Он углом рта улыбнулся, с трудом в экран пальцем потыкал: «Отомсти за меня – точняк отравили. А я, когда из ада вылезу, Бога за тебя попрошу. В рай мне не попасть, но я от Дьявола убегу, к Господу отправлюсь». А в соседней палате уже жена его лежала, и состояние ее становилось все хуже и хуже. Но Льву не сообщили о ее болезни, не хотели мужчину нервировать.

Валентин Петрович кашлянул.

– Надеялся поставить на ноги супругу, но и она ушла. А на вскрытии та же картина, что и у мужа, – легких просто нет. И так меня это зацепило, пытался понять, что же случилось с ними? Но ни малейшего просвета во тьме. Продолжал в разных источниках рыться, не мог забыть, как Лев, умирая, собрал последние силы, велел отомстить за него. Он понял, что его отравили. Но кто? Как? Анализы ничего не показали. Или яд из разряда совсем не известных экспертам, что не так уж редко, или его не было. Потом, весной, начал в интернете искать путевку. Мы с женой любим путешествовать, едва появилась такая возможность, объехали всю Европу, не один раз посетили и Латинскую Америку, и Штаты, и Африку. Катались по туристическим маршрутам Индии, Вьетнама, Шри-Ланки, Кореи. Потом заскучали – вроде все осмотрели. И тут супруге в голову идея пришла купить билеты, например, в Китай, найти там гида, который покажет места, куда никогда туристов не водят – например, религиозные объекты, в которые не должен входить православный. Я нашел идею отличной, и полетели мы в одну азиатскую страну. Нас там одели, как местных, привезли в город, где отродясь иностранцев не видели, и мы с супругой попали в особый храм, где молятся только те, кто совершает страшные грехи. Там стоят домики, на собачьи конурки похожие, заползаешь внутрь, руку в крохотное окошко высовываешь. Некоторое время сидишь, а потом тебе в ладонь кладут нечто вроде рисового пирожка. Его надо съесть. И все, считай, очистился. Лица молящихся занавешены, на мир смотришь через редкую ткань. Разговаривать запрещено, ни с кем общаться нельзя, на монахов смотреть не рекомендуется. С гостями ходит только человек, который их привозит. Опасаться, что «белолицых» выгонят с позором, не стоило. Все как немые, следовательно, нас не уличат в незнании языка, а тело и лицо скрыты.

Годовиков налил в мою чашку еще заварки.

– Наша пара прикатила из пустого любопытства, обращаться к местным богам мы не собирались. Сидеть в домике показалось забавно, подумали с супругой, что обряд – минут на десять максимум. Гид, который нас туда доставил, местный житель, но был в храме этом впервые, сам плохо понимал, что да как, тихо шепнул: «Запрут в деревянном строении, не волнуйтесь, максимум через четверть часа выпустят. Как внутри окажетесь, сразу просите богов, чтобы ваше желание исполнилось. Но загадывайте только хорошее, за плохое вас накажут. В домике сухо, тепло, комфортно».

Врач усмехнулся.

– «Комфортно» в моем понимании – когда есть комната, кухня, туалет! А мы что увидели? Будку, в которую надо на коленях вползать. Встать в полный рост нельзя, лечь невозможно. Воды, еды, сортира нет. И нас разделили, жену поместили в одну конуру, меня – в другую. Снаружи на щеколду закрыли. Я сначала занервничал, потом успокоился – не на всю же жизнь тут. И вдруг подумал: вот бы мне докопаться до истины, понять, что с Вороникиным произошло! Стал ждать, когда выпустят. А никто не спешит дверь открывать. Который час? Не ведаю – часы, телефон, все велели оставить в машине. Сколько просидел, не знаю. Потом,