Читать книгу "Зелёные листы из красной книги - Вячеслав Иванович Пальман"

все же надеюсь на лучшее. Торопись, милая. И для тебя дорог каждый час.

Теперь Данута знала, куда обращаться. У нее были письма. До Краснодара удалось доехать поездом за одну ночь. Утром ее принял председатель Северо-Кавказского ЧК и, выслушав, приказал разыскать в местах заключения А. М. Зарецкого. Неожиданно спросил:

— Улагая не знаете?

— Знаю. — Данута даже покраснела. — Старшего брата встречала в Петербурге. Другого, есаула Керима Улагая, знаю лучше. Когда-то он предлагал мне быть его женой. А я выбрала Зарецкого. Студента Зарецкого.

— Ну, и?..

— Не ошиблась. Была счастлива. До этого страшного дня…

— Вероятно, они враги — ваш муж и Улагай?

Она кивнула и закусила губы, чтобы не расплакаться.

— Этим делом займемся немедленно. Ждите извещения. Поиск будет проходить несколько дней. Не забудьте оставить свой адрес в приемной.

А тем временем Зарецкий трясся в зарешеченном товарном вагоне по пути в Краснодар. Распоряжение из Северо-Кавказского ЧК не застало его в Армавире, но после очередного допроса его и так решили отправить в центр, поскольку выявилось уж очень много противоречий. Да и личность Чебурнова все более вызывала сомнения у чекистов. Опасность отступала от Андрея Михайловича.

В один из летних — уже июньских или июльских — дней арестованного Зарецкого вызвали из Краснодарской тюрьмы на допрос.

Андрея Михайловича провели по пустынным улицам, он долго сидел в узкой комнате, наблюдая в маленькое окошко летнее небо. Потом его повели наверх. Зарецкий вошел в небольшой кабинет, где над столом склонился черноголовый следователь. Не глядя, он сказал: «Садитесь», отпустил конвоира, а через минуту, еще не отрываясь от бумаг, произнес:

— А теперь займемся вами.

И глянул, наконец, в лицо арестанту. Густые брови его двинулись вверх, глаза удивленно округлились. Казалось, он лишился дара речи — так был удивлен. Сказал, подымаясь:

— Если вас побрить и постричь, да хорошенько накормить и одеть в егерскую форму, то вы станете моим знакомым по фамилии Зарецкий. Или мне изменила память?..

Следователь говорил с легким акцентом. Андрей Михайлович натянуто улыбнулся.

— А если вас немного омолодить, дать в руки револьвер и пачку свежих прокламаций, то вас нетрудно было бы назвать Суреном, тем самым связным, что приезжал в Гузерипль, к егерю Кухаревичу.

— Слушайте, так это вы? И в таком положении не потерять чувство юмора! Завидное самообладание. — Сурен белозубо засмеялся. — Давайте сюда, ближе. Ну, здравствуйте! И не будем терять времени. Рассказывайте.

Зарецкий говорил около часа. Впервые так подробно.

Сурен, партийный друг Кати и Саши, которого он давным-давно застал на кордоне с пачкой прокламаций, слушал, не сводя с Андрея Михайловича глубоких, черных глаз. Потом вскочил, одернул гимнастерку.

— Подожди здесь, друг.

Отсутствовал он довольно долго. А вернулся не один — с Шапошниковым, который так и бросился к Андрею, прижал его, обессиленного, к себе. Губы у него дрожали. Голос плохо повиновался от волнения.

— Наконец-то нашелся, пропащая душа!

— Вы давно здесь? — спросил Зарецкий.

— Я отсюда не вылезаю. Околачиваюсь по всем учреждениям.

— А Данута? Что с моими, где она?

— Данута тоже в городе. Она побывала у председателя ЧК.

Вошли еще трое чекистов. Андрея очень долго расспрашивали, уточняли. В Лабинскую пошла шифровка: арестовать Семена Чебурнова, срочно препроводить в Краснодар.

Часа через два в приемной Сурена появилась Данута. Села в уголке, руки бросила на колени, как тогда, при последнем расставании, и уставилась на дверь. Вышел Сурен, пожал руку, сказал:

— Только спокойно, ладно?

Она не поняла, хотела что-то спросить, но тут из-за спины Сурена вышел Зарецкий — чисто выбритый, неузнаваемо худой, с горящими от возбуждения глазами.

— Андрей! — Данута сорвалась на крик: — Андрей, Андрюша!..

Данута не заметила ни Шапошникова, ни других людей. Все они тихо вышли из приемной. Пусть отведут душу, успокоятся.

Из здания ЧК шли уже втроем: Зарецкий с женой и Христиан Георгиевич. Постояли на тротуаре, поглядели на беломраморный собор, освещенный щедрым солнцем, и неторопливо двинулись на квартиру к знакомым, где остановилась Данута.

Здесь Шапошников посидел недолго. И рассказал только о главном, что произошло в городе и дома, ни разу не упомянув о зубрах. Но Зарецкий спросил:

— А в горах что? Зубры как?

— Пока я искал тебя, удалось прояснить и с заповедником. О тебе я все время твердил как о главном хранителе зубров. Кое-что стронулось в Майкопе. Я был там, еще не ведая твоей судьбы, считал, что ты на Кише. Крячко прискакал позже. Ты спросишь, при чем тут Майкоп? Теперь там ставка уполномоченного Реввоенсовета. Был обстоятельный разговор о положении на территории охоты. Нас поддержали. Как же фамилия комиссара?.. — Христиан Георгиевич порылся в записной книжке. — Вот, Штейнгаузен, латыш или эстонец, не знаю. Он предложил составить проект и докладную о заповеднике, наложил резолюцию. С этим я и приехал в Краснодар. Но сперва заглянул в Псебай и там узнал о тебе. Пропал… Дануты уже нет, умчалась. Я следом. Она как-то сумела прорваться к самому председателю ЧК. Мне сказали, что меры приняты, остается ждать. А время дорого. Сейчас я иду в Кубанский ревком с нашим общим делом. Направили на согласование… Отдел народного образования не против. Но предлагает свои границы для заповедника. Лесной отдел тоже не возражает, но границы дает свои. Спорам конца не видно. И это не пустяк. Речь идет о высокогорных лугах — где им быть.

— Кто в лесном отделе? — перебил Зарецкий.

— У меня где-то записано. Вот: Постников.

— Я его знаю. Умный человек.

— Он собирается в горы, чтобы лично посмотреть, что делается в заповеднике, и установить его границы.

— Вот это ни к чему. — Андрей нахмурился. — Без наших хлопцев ему нельзя туда ехать. Там такое… Наслушался предостаточно от соседей по тюрьме.

— Ну, это, как говорится, его личное дело. Предупредим, конечно. Так вот, я тем временем изготовил проект постановления и сдал в ревком. Обещали рассмотреть в самом срочном порядке. Сколько тебе оставаться здесь?

— Пока не привезут моего злодея.

— Тогда так. Я покину вас, пойду по этим самым делам. Забегу сказать о результатах. И домой. Надо твоих успокоить, самому прийти в себя, а дальше уже думать о горах. Главное, ты на свободе, камень с души… Можем действовать вместе. Будет заповедник!

Данута во время разговора сидела молча, уставившись в окно. Андрей с возрастающим беспокойством поглядывал на нее.

Шапошников решительно нахлобучил кожаную фуражку, ушел.

И только тогда Данута дала волю слезам. Все, что накопилось у нее на сердце за тревожные месяцы, вся боль за мужа, страшное пережитое, — все вылилось в нескончаемых рыданиях, почти в истерике. И Андрей, и напуганная хозяйка,