Читать книгу "Во славу русскую - Анатолий Евгеньевич Матвиенко"

осторожное резюме.

— Очень, очень смелая мысль. В действительности, ничего нового, каждая лопасть мельницы есть отдельный сектор винта Архимеда. Здесь тоже — подвижная упругая среда… Откровенно скажу вам, дорогой Джон, недостаточно данных для точного расчёта. Полагаю лишь, если верить вашим эскизам, нам надобно судно длиной не менее дюжины саженей и паровая машина в пятнадцать-двадцать индикаторных сил. Остерегусь опережать события, однако кажется мне, что таковое механическое судно изрядно обгонит колёсное. Но с парусом тягаться не сможет. Разве что под парусом по ветру, на машине — против ветра.

Вот тут послезнание пригодилось. Очень я поддерживал Мэрдока, зная, к двадцатому веку винт вытеснит гребное колесо. Пусть даже его отвлечение от дел железнодорожных, на сей момент для меня первостепенных, изрядно мешало. Но — общий прогресс важней!

Аносов, старший на нижнетагильских заводах в моё отсутствие, послал письмо в правительство с прошением ассигновать на опытовый баркас. Чрезвычайно скоро, двух месяцев не прошло, получил одобрение. Я убедил Павла: корабль, движущийся в штиль и против ветра, как нельзя ко двору окажется. Пусть и не сразу, суда столетиями улучшаются, от поколения в поколение, а парусно-паровые едва появились. Но пробовать стоит, даже рисково, иначе опять плестись в хвосте у западных заводчиков. Оттого весной 1830 года невеликая уральская речка Тагил приняла в свои мелкие воды диковинную лодку с одной мачтой и трубой, вызвав массу домыслов у местных обывателей.

Творческие метания Мэрдока внесли сумятицу. Премьер-министр и владелец частного Демидовского завода в одном лице велел Аносову не распыляться на излишние новшества. У предприятий есть задания, под которые трачены деньги, ударено с покупателями по рукам. Поэтому шотландец принялся порхать эдаким мотыльком с гаечным ключом в лапках, оправдывая денежное довольствие каскадом идей, а заводы продолжили работать по разнарядке, отправляя сотни паровых машин со снастями по всей России, заменяя непостоянные и не слишком благонадёжные ветряные и водяные механизмы на мощные паровые приводы. Да и с наземными пароходами дело не осталось на месте. Один подобный аппарат, который в этом мире не получил ещё привычного мне наименования «бульдозер», весьма поразил регента и малолетнего императора, когда те со свитой оказали честь лично явиться в Тулу и узреть соединение двух отрезков железной дороги Москва-Луганск.

Честь открыть дорогу выпала Демидову.

— Прошу Вас, ваше высокопревосходительство, — перед премьером угодливо склонился путейский инженер, к его неудовольствию — с германской фамилий, будто своих не хватает. Он протянул Демидову молот, призывая лично забить последний костыль, тем самым соединив Москву и Орёл. — Сюда извольте ударить.

Павел уцепил длинную рукоятку за кончик. Я вдруг смекнул: прицелиться-то он не может, объёмистый живот не даёт разглядеть всё, что внизу. Грохнул куда-то мимо, отчего мелкий щебень разлетелся по радостным лицам приглашённых, стерев улыбки и оставив грязные пятнышки на чистом костюмчике юного царя, а молот вырвался и упал на железный брус, именуемый путейцами по-европейски «рельса». Демидов попробовал согнуться, чтобы снова ухватиться за ручку, но я его опередил.

— Довольно! Не премьерское это дело — молотом махать.

Я легко забил костыль в шпалу и пригласил сильных мира сего проехать южнее Орла. Там Демидов увидел картину, доказывающую — не зря мы выжимаем досуха казну России в пользу пара. Могучий пароход, раза в полтора выше хранящихся в Кремле и увенчанный спереди широкой стоячей лопатой, сгребал землю, устраняя неровности насыпи, как, наверное, не справились бы и две сотни крестьян или переселённых магометан. Премьер соизволил прогуляться к нему, окунувшись в клубы пара и копоти, чтобы вблизи послушать размеренное «буф-буф-буф» могучего мотора. На серой железной боковине бульдозера был глубоко выдавлен штемпель «Старый соболь», демидовская нижнетагильская марка.

Один из газетчиков вынес и установил дагерротипную камеру для получения «моментальных картинок». Впрочем, момент длинен — надобно позировать добрый час не шевелясь, что неуместно было и царю, и главе правительства, чрезвычайно занятого державными делами. Умелец не растерялся и запечатлел грандиозную стройку с землекопным пароходом. Такая машинерия вдруг в дремучей России — подлинная сенсация.

Да, газеты ликовали, но были и другие голоса. Через полторы сотни лет они назовут себя «зелёными». А здесь они принялись высмеивать главный державный прожект. Поэт Дмитрий Струйский, личность ветреная и не устоявшаяся, заявил о гибели богоносной Руси, ежели пароходы заполнят не только дороги, но и реки, а потом в воздух поднимутся.

И я молю благое провиденье,Чтоб воздух был на вечность недоступенБессмысленным желаньям человека.Зачем туда, где блещет это солнце,Переносить железный пароходС его промышленностью жадной?Пусть на земле для бедной, пошлой целиВлачится он, как червь презренный!

Демидов, до поэтических новшеств охочий, прочитал сей стихотворный опус и, полагаю, пожалел о свободе слова в обновлённой России. Это же не значит — можно болтать всё, что Бог на душу положит! Видел бы он жёлтую прессу России 1990-х годов…

Вот напишу Мердоку, Аносову, Лобачевскому, что при некоторых условиях можно сделать полноценный самолёт с паровым двигателем, как американский Эирспид… Жаль, провалившись в 1812 год, не захватил его чертежей. Утерли бы нос всем, подобным Струйскому.

* * *

В то время как Мэрдок носился по реке Тагил, бесконечно опробуя на «стимботе» винты разного вида, Лобачевский, насколько это возможно было среди лавины заданий по расчётам, замкнулся и часами не выходил из флигеля демидовского дома, для проживания ему предоставленного. Шотландец ворвался к нему однажды с всклокоченной мокрой головой, кровавой ссадиной на лбу и огнём в глазах, безумных даже для семейства Мэрдоков.

— Получилось! Чёрт побери, получилось!

Математик, спокойный как таблица логарифмов, воззрился на Джона.

— Говорите толком. И почему вы такой мокрый?

— Ерунда, — отмахнулся изобретатель. — Как только этот дикарь Данила резко клапан дёрнул, лодка рванула, словно за ней дьявол погнался! Я вылетел в воду.

— Потому что смотрели не за машиной, а свесились к винту у кормы. А ежели б вас лопастью порубило?

— Чушь, — беспечно заявил тот, к которому композитор Глюк являлся чаще, нежели ко всем остальным тагильцам, вместе взятым. — Жаль, бот уплыл.

— Куда?!

— Известно куда — ниже по течению.

— А Данилка?

Мэрдок развёл руками.

— Тоже в воду упал, надеюсь — выплывет. Я распорядился лодку поймать, где-нибудь к берегу да приткнётся. Не важно, цифры последнего винта наличествуют. Можете считать его идеальным, коллега! Ваш труд окончен!

— По-моему, только начинается, — Николай Иванович указал рукой на заваленный бумагами и книгами стол.

— Ну-ка, поделитесь! А то кроме как о винтах мы с вами месяца два не разговаривали,