Читать книгу "Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - Михаил Бенцианов"

Глава 2

На удельной службе

Удельные княжества традиционно рассматривались как «рудименты», носители архаичных пережитков старого времени. Удельные князья, «крамольники по своей природе», по факту своего существования выступали в качестве противников, более или менее опасных, централизаторской политики, проводимой московскими великими князьями. В силу своего происхождения они были действующими лицами сразу нескольких династических кризисов. Их роль претендентов на престол, растянувшаяся на несколько десятилетий, обуславливала повышенное внимание к их судьбам со стороны центрального правительства в XVI в. и неоднократно становилась предметом изучения в исторической науке. Удельный вопрос – борьба с удельными пережитками («оплотами удельной раздробленности») и влиянием удельных князей (Владимира Старицкого как знамени антиправительственных сил) при царском дворе – был, в частности, поставлен во главу угла А. А. Зиминым в качестве причины опричных репрессий[270].

Признавая уязвимость этой концепции, многие исследователи тем не менее некритически восприняли многие ее положения, гипертрофированно преувеличивая роль и значение удельного вопроса в политической борьбе. Соответственно, повышенное внимание приобрело выявление связей (реальных или гипотетических) лиц, вовлеченных в политические процессы с удельными дворами, получившее освещение в историографии. Серьезные наработки сделаны также в определении личного состава и тенденций развития удельных дворов[271].

Сами удельные дворы, по меткому выражению того же А. А. Зимина, представляли собой «миниатюрные копии» Государева двора. Неоднократно отмечавшаяся деградация удельных князей первой половины XVI в. в сравнении с их предшественниками из предыдущего столетия не могла обойти стороной и их ближайшее окружение. Последнее серьезное столкновение с «братом старейшим» произошло в 1479–1480 гг., когда Андрей Углицкий и Борис Волоцкий вместе со своими дворами решились на «отъезд» от Ивана III. В последующие годы XV в. наступление на удельных князей не встречало открытого сопротивления с их стороны. В дальнейшем эта тенденция получила логическое развитие. Не вызвало возмущения служилых людей дмитровского удела «поимание» Юрия Дмитровского. Картину полного упадка продемонстрировал неудавшийся мятеж Андрея Старицкого 1537 г., когда он фактически был брошен на произвол судьбы своими «дворянами». Личный состав удельных дворов подвергался неоднократным «переборам». Так, в 1511 г. после неудачной попытки бегства в Литву Семена Калужского великий князь «вины ему отдал, а людей его и бояр всех переменил»[272].

Необходимо подчеркнуть, что эволюция развития удельных дворов шла в русле общегосударственных реформ своего времени, объективно способствуя ликвидации собственно «удельных» пережитков.

Удельные князья этого времени не только были ближайшими кровными родственниками, чаще всего – родными братьями, «государей всея Руси», воспитывались при московском дворе, впитывая в себя, таким образом, все существовавшие там политические традиции. Соответственно, чем большее развитие получала система государственности, включая и ее идеологические аспекты, тем больше менялся характер удельных князей. Получая уделы, они стремились воплотить в жизнь примерно те же самые политические идеи, которые в это время ставились в основу государственных реформ уже на более высоком уровне.

Судебник 1497 г., первый общерусский законодательный кодекс, был составлен Иваном III «с детми своими и с бояры». Впоследствии применявшиеся в уделах при судебных разбирательствах нормы дублировали положения Судебника. Юрий Дмитровский принимал участие в торжественном венчании на царство Дмитрия Внука. Наконец, Юрий Дмитровский и Дмитрий Углицкий входили в состав коллегии собора 1503 г., решавшего судьбу церковного землевладения.

При этом излишние амбиции удельных князей подавлялись целенаправленными действиями московского правительства. Процесс образования удельных династий вначале был ограничен, а затем и вовсе сведен на нет. Василий Темный, а затем и Иван III весьма преуспели в деле борьбы со своими ближайшими «родственниками». Как правило, удельные князья не успевали передать свои княжества наследникам, будучи изгнанными или «поиманными» своими «старейшими братьями». Показательно, что из всех потомков Василия Темного, разделившего доставшиеся ему земли между своими сыновьями, говорить о какой-то преемственности можно только применительно к волоцко-рузским князьям. Борису Волоцкому удалось сохранить свой удел за сыновьями Иваном и Федором. Впрочем, и в этом случае конечный итог был вполне закономерен: вскоре оба этих князя умерли бездетными, а их земли перешли к Василию III. В результате складывающиеся в том или ином удельном княжестве традиции не находили своего прямого продолжения, а сами удельные земли сравнительно легко входили в состав великокняжеского «домена».

Наиболее четко эта тенденция прослеживается на примере уделов первой трети XVI в., существовавших без откровенного еще вмешательства со стороны великокняжеской власти. Братья Василия III создавали в своих княжествах локальные варианты системы организации службы, по образцам и лекалам, которые в это же время внедрялись в рамках всего государства. Наиболее продолжительную историю среди них имели дмитровский (1504–1533) и старицкий (1519–1537) уделы[273]. Существование старицкого удела было продолжено в 1541 г. передачей входивших в его состав земель Владимиру Старицкому, невольному антагонисту Ивана Грозного.

История этих удельных княжеств и их служилых людей уже обращала на себя внимание исследователей[274]. Наиболее полно эта тема была раскрыта А. А. Зиминым, хотя и на весьма ограниченном количестве примеров с рядом заведомых ошибок, которые благодаря авторитету этого исследователя перекочевали в дальнейшем в другие исторические труды. При реконструкции состава дмитровского двора им были проанализированы только биографии выходцев из фамилий московской аристократии. Сделанный в результате вывод о слабости позиций Юрия Дмитровского, обусловленный «тесной генеалогической связью представителей удельной знати с московскими княжатами и боярами», соответственно, не кажется в этом контексте столь уж убедительным[275].