Читать книгу "Переплетения - Зигмунт Милошевский"

– Какие ньюзы? – спрашивают они вернувшегося коллегу, понимая, что тот ответит неизменной шуткой:

– Э, там ничего особенного, завтра в газете прочтете!

В новом буфете от этого климата почти ничего не осталось, все казалось обыкновенным. Вероника добила его, сказав, что ей тут хорошо, и атмосфера такая же, как в столовке городского правления.

Он сел рядом с женой, поставил перед ней кофе и яйцо. Та прекрасно выглядела. Рабочий костюм, макияж, тонкая бордовая блузка, декольте. Когда они встретятся вечером, на ней будет ти-шорт, тапочки из ИКЕА и маска повседневной усталости.

– Боже, какое ужасное дело, – сказала она, доливая в кофе сливки из пластмассовой коробочки.

– Снова Берут? – спросил он. Большинство дел, которые вела Вероника, касалось недвижимости, которой люди лишились после войны, после вступления в силу декрета Берута[61]. Теперь они возвращали свои дома, но если за это время несколько коммунальных квартир оказывались проданы арендаторам, хозяин фактически получал назад только часть дома. Поэтому он подавал в суд на город, требуя компенсации. Каждое такое дело было нудной лотереей, с помощью крючкотворства иногда удавалось переложить долг с города на государство, иногда отложить выплату долга и редко когда выиграть.

– Нет, к сожалению, – она сняла жакет и повесила на спинку стула. Блузка с короткими рукавами, был виден шрам после прививки от туберкулеза, и внезапно у него возникла огромная охота на секс. – Город выделяет целевые дотации сотням организаций, за которые они потом должны рассчитываться. Год назад небольшие деньги выделили детскому клубу, который занимается на Праге детьми с ADHD и прочими отклонениями. В основном это дети из пражских семей, можешь себе вообразить. И нам представили отчет, где черным по белому написано, что из этих денег они заплатили за электричество, иначе им его отрубили бы, а деньги были даны на терапевтическую деятельность.

– Трудно заниматься терапевтической деятельностью без электричества, – прокомментировал муж.

– Господи, Тео, не тебе объяснять такие вещи. Но правила никто не отменял. Раз они неправильно использовали дотацию, я должна им написать, чтобы вернули деньги…

– А они, конечно, не платят, потому что нечем.

– Поэтому мы вынуждены обратиться в суд. Ясно, что выиграем дело, пошлем судебного исполнителя, а тот ничего с них не слупит. Тотальная фикция! Конечно, эти педагоги уже были у меня, плакали и умоляли, сейчас то же самое будут делать в зале суда. Но я, правда, ничего не могу. – Она спрятала лицо в ладонях. – Правила есть правила.

Он наклонился, взял ее за руку и поцеловал ладонь.

– Зато ты выглядишь секси, – сказал он.

– А ты извращенец. Оставь меня в покое, – рассмеялась она и оплела его ноги своими. – Самое время для секса, нет? Вечером, дома, нам снова не будет хотеться.

– Сделаем себе кофе и посмотрим. Может, получится.

– Я заварю большой кофейник, – она прошлась пальцем по краю блузки, еще сильнее обнажив декольте.

– Только останься в этой блузочке.

– А что, тебе не нравится моя рубашка с мишкой?

Он вынужденно рассмеялся. Она была близким человеком, и он жалел, что не может рассказать ей обо всех своих терзаниях, страхах и надеждах, связанных с Моникой. Хотелось бы открыть бутылку carmenere или primitive, сесть рядом с ней на постели и рассказывать о забавных случаях, например, как он боялся заказать торт безе, чтобы не сражаться с ним на глазах у девушки. Смешно? Смешно. Она бы посмеялась? А вот и нет. Они почти все делали вместе, но изменять ей придется отдельно.

Они поболтали еще немного, потом Вероника побежала наверх, а он задержался, чтобы просмотреть газету. В виде исключения там было что-то интересное: интервью с начальницей женской тюрьмы в Пулавах. Та рассказывала о заключенных женщинах, чаще всего жертвах домашнего насилия, которые однажды решили оказать сопротивление. Часто со смертельным исходом. Это был как раз случай Мариолы Нидзецкой. Ее он должен был обвинять. И не мог понять, за что. То есть понимал, конечно, но знал и о том, что его квалификация приведет любую «бюрву» [62] из надзора в состояние сердечного приступа. Если Хорко вообще подпишет.

А остальное в норме: интервью с Цимошевичем, который «под таким большим нажимом» должен серьезно подумать об изменении своего решения. Шацкий надеялся, что ПОРПовский[63] чудесный мальчик прочитает газету целиком, потому что несколькими страницами далее писали об американских исследованиях, из которых неопровержимо следовало, что избиратели на выборах, стоя возле урны, руководствуются внешним видом кандидата, а не его компетентностью. А может, я ошибаюсь, задумался Шацкий, засовывая газету в портфель. Может, именно его лисья мордочка пройдет на выборах?

Он покинул судебные катакомбы и вышел в холл, где могло бы поместиться несколько железнодорожных составов. Солнце проникало сквозь чудовищные окна и вырывало в пыли коридоры, словно в готическом соборе. Когда-то здесь можно было курить, а теперь Шацкому пришлось выйти во двор, на первую из своих трех сигарет.

– День добрый, пан прокурор, не желаете папироску? – услышал он, пройдя через тяжелые вращающиеся двери.

Богдан Небб, газета «Выборча»[64]. Единственный журналист, с которым он общался без отвращения. Не считая Моники. Он поглядел на протянутую ему пачку R1 minima.

– Спасибо, я предпочитаю свои, – ответил он и полез в карман за серебристой упаковкой benson & hedges, которые недавно появились в продаже в Польше. Ему казалось, что вкус стал хуже, чем когда он покупал их за границей. Закурил.

– На следующей неделе начинается процесс Глиньского. Вы будете обвинять? – завел разговор журналист.

– Я как раз пришел познакомиться с делом перед процессом.

– Интересный случай. Малоочевидный.

– Как для кого, – лаконично ответил Шацкий, не желая признавать, что Небб прав. А ведь был. Доказательный материал так себе, и хороший адвокат обязан выиграть дело. Он-то знал, как поставить под сомнение собранные им самим улики. Вопрос в том, знает ли об этом адвокат.

– Вы будете настаивать на своей квалификации?

Шацкий усмехнулся.

– Пан все узнает в зале.

– Пан прокурор, после стольких лет…

– Пан Богдан, и вы пытаетесь вытянуть из меня что-то после всех этих лет?