Читать книгу "Творец - Анастасия Суворова"

Несколько месяцев я просидел на вершине того самого холма, с которого когда-то катился кубарем, спеша предотвратить жертвоприношение. Что я испытывал в те дни? Трудно сказать, но, думаю, тот, кто однажды добрался до вершины своих стремлений, совершив первое восхождение на гору под названием Мечта, поймет меня. Ничто не делает твою жизнь настолько счастливой и полной, как путь к этой заоблачной высоте. И чем дольше и труднее этот путь, тем великолепнее и значительнее оказывается твое путешествие. Только обретя желаемое, становится ясно, что самым важным во всем этом мероприятии был именно путь.

Глава 5

Тебе в голову западает мысль, вызывая у тебя своеобразную мозговую щекотку. И вот, эта пока что совсем маленькая, не вполне ясная, неоформившаяся мысль, и даже не мысль вовсе, а некое предощущение, догадка о чем-то важном и значимом, начинает обрастать другими соображениями, идеями, фантазиями и даже фактами. Так, подобно песчинке, попавшей в раковину твоей души, образуется драгоценная жемчужина. Вот эта-то жемчужина, нуждающаяся в оправе, и является толчком, причиной и поводом для творчества.

Пока я сидел на своем холме, мне в голову попала одна такая вот песчинка. Я лелеял ее и полировал, я оборачивал ее зарождающимися идеями и фантазировал о ней. И чем причудливей и своеобразней становились образы, тем сладостнее делалось у меня на душе.

Я снова стал по-живописному воспринимать все явное, возникающее предо мной. Я видел не реки, не деревья, не горы и не небо. Мне чудились акварельные переливы вод, четкие, графичные хитросплетения ветвей и упрямые вертикали стволов. Масляная тягучесть и плотность розовых облаков заволакивала теперь мой взор. Бархатистая пастельность рассыпчатого песка или же акриловая глянцевость гальки манили меня. Я вновь стал воспринимать мир через живописную призму, я медленно погружался в процесс создания нового, пока еще нереального мира.

Все творческие манипуляции протекали пока только в моей голове. Я все еще сидел на вершине холма и созерцал свое первое творение, более не нуждающееся в моем постоянном присутствии. Мир, посвященный Мари, уже жил отдельно от меня, все когда-то запущенные механизмы работали слаженно и без перебоев. Я мог окунуться в работу над новым полотном без ущерба для Аметрина. Но я ждал, ждал, когда придет понимание с чего начать.

И оно пришло, как это всегда и бывает, неожиданно. Ранним утром, не помню какого дня, я завидел со своего наблюдательного пункта маленькую фигурку, неспешно взбирающуюся на холм. То была Амна, встревоженная моим длительным отсутствием. Она хотела знать, не прогневала ли ненароком своего Создателя, и отчего я покинул Аметрин.

— Ну что ты, моя дорогая, — заверил ее я, — разве можешь ты прогневать меня. И я не покинул Аметрин, я все еще здесь, как ты можешь заметить. Но так будет не всегда.

— Ты все же уйдешь от нас? — прошептала она в ужасе.

— Не сейчас, но когда-нибудь.

— Что же станется с Аметрином без тебя? — распереживалась моя наместница.

— С такой Айсу, как ты, он будет процветать еще вечность. К тому же, из Аметрина исчезнет лишь мое тело, но не душа. Я, как и прежде, буду слышать твои просьбы. Только ты не вздумай для этого себя убивать, — постарался я пошутить.

— Почему ты должен уйти от нас?

— Я не должен, но такова моя природа. Когда-нибудь я создам еще один мир. И ему, как сейчас Аметрину, потребуется мое присутствие.

— Я хотела бы последовать за тобой, но это невозможно, так ведь?

— Ты нужна своему народу и этому миру, ты и сама часть этого пространства, и оно тебе дороже, чем мой зримый облик.

— Это не так! — взволновано вскричала Амна. — Ты знаешь, как я преданна тебе.

— Знаю, твоя преданность как нельзя лучше выражается в служении народу. Мне будет не хватать тебя Амна, — прошептал я, утирая накатившую слезу с ее румяной щеки. — Мне будет очень тебя не хватать. Но я художник, моя участь творить. Творчество — это мой Бог, и он тоже требует от меня жертв.

— Твой Бог очень суров.

— Нет Амна, не суров, просто мне еще не открылся истинный замысел его требований. Но я убежден, что в искусстве, как и в жизни, все гармонично, разумно и справедливо. Правда, понять, отчего все устроено так, а не иначе, порой бывает очень сложно, на это нужно время. Если внимательно посмотреть на события прошлого, то начинаешь видеть, как все было правильно. Проблема в том, что видится это лишь на расстоянии, пока ты внутри ситуации, сложно оценивать ее адекватно и беспристрастно. Главное помнить — события, происходящие с нами, сами по себе бесцветны, только нам решать какой краской расписать их в своей душе.

— Ты сейчас не похож на Создателя, Виктор, ты напоминаешь обычного человека.

— А я и есть обычный человек, Амна. Просто мне посчастливилось встретить в своей жизни необыкновенных людей. Благодаря им и случился Аметрин. Это не только моя заслуга, мир, в котором ты живешь — это коллективная работа, — отшутился я.

Амна просидела со мной до самого вечера, мы болтали о разных глупостях, я даже рассказал ей немного о своем прежнем доме, об Олеге Владимировиче, о друзьях, с которыми пришлось расстаться. О Марии я, правда, умолчал, не хотел, чтобы гордая Айсу знала, что она лишь прообраз моей истинной возлюбленной. Перед уходом Амна сыграла мне на флейте одну из тех космических мелодий, что однажды приснились ей, вконец растрогав мое и без того неспокойное сердце.

Когда она ушла, я вдруг понял, что все еще не готов расстаться с образом Марии, да и своенравная, хоть и покорная мне, Амна стала невозможно дорога. Я представил новый мир без аметриновых глаз, без гибких, словно ивовые веточки пальчиков, без шоколадной копны волос, пахнущих лавандой, без тонкого, колокольного голоса и затосковал.

Каким бы прекрасным и волнующим не был мираж нового рая, без родного образа он будет неполным, подумалось мне. Я достал из кармана свой волшебный карандаш, воплотил с его помощь блокнот, — «Не дело творить новый мир на полотне старого, начну по старинке — на бумаге», — решил я и принялся за работу.

Я начал создавать новый мир с образа Мариамны. В нем соединились две дорогие мне женщины, невероятно схожие внешне и все же разные по сути. На сырой, только оформившейся лик я благоговейно накладывал милые сердцу красивости; яркую черточку атласистого рта, волнообразную прорезь для фиолетовых глаз, нежную прозрачную розовость. Когда я корпел над последним штрихом — чудными ямочками на щеках, мой самозабвенный творческий процесс прервала, распахнувшаяся перед носом дверь, из которой вышел Олег Владимирович.

— Ну, здравствуй, друг, — поприветствовал меня мой наставник, заглядывая в блокнот. — Нимфами балуешься?

— Да не то чтобы, — замямлил я, пряча набросок.

— М-м-м, мне, наверное, почудилось, и это не очередной портрет Мари, а прибрежные волны в малиновом закате, — саркастически заметил Олег Владимирович, усаживаясь рядом со мной, на песок. — Тебе что ее воплощенного прообраза не хватает?