Читать книгу "Катастеризм - Александра Голубева"

Почему жизнь так несправедлива? Почему природа добрее к лобстерам, чем к людям?

По всей видимости, это расплата за тепло.

Как мы уже упоминали в других лекциях, каждое деление клеток физически укорачивает теломеры – кончики хромосом. Фермент теломераза способен их восстанавливать – и успешно делает это у многих животных. Упрощая, можно сказать, что изначальный дизайн живых существ подразумевает, что теломеры будут бесконечно укорачиваться, но организм будет их бесконечно чинить. Так это и происходит, скажем, у вышеупомянутых гидр.

Но почему не у нас? Почему деление клеток упирается в предел Хейфлика?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно задуматься, зачем клетки делятся в принципе. Иногда они делают это для роста, иногда – для размножения, но чаще всего – для простого поддержания жизни. Бактерии, вирусы, радиация, физические травмы и попросту бытование в среде постоянно портят клетки, а поломанное надо заменять. Если слишком много клеток в ткани или органе будут дефективными, те просто откажут и организм сломается.

Умрёт.

При естественной репликации неизбежны мутации – это залог эволюции и многообразия жизни, которое мы наблюдаем. Где-то что-то пошло не так, молекулы неправильно изогнулись или размножились с ошибками – и вот мы получаем клетку-мутанта, которая дальше будет производить таких же мутантов (ведь дочерние клетки – её копии). Сама по себе она не страшна, но рано или поздно в одной из дочерних клеток произойдёт ещё одна мутация, то есть отклонений от эталона станет уже два. Их будет два во всех клетках-внучках. Потом появится третье, четвёртое и так далее.

Когда таких отклонений в культуре клеток накопится много, мы назовём это «малигнизацией».

Это – рак.

Рак исследуют врачи и лечат в больницах, поэтому мы воспринимаем его как болезнь наравне с гриппом или переломом ноги, но это не совсем правильно. От гриппа можно привиться, ногу можно не сломать, а вот рак при достаточно долгой жизни статистически неизбежен. Если позволить клеткам делиться бесконечно, рано или поздно мутации случатся, рано или поздно они накопятся – и однажды их накопится столько, что клетки окончательно потеряют изначальный облик и малигнизируются.

Есть факторы, повышающие вероятность малигнизации. Один из них – это попросту размер тела: очевидно, что чем больше в организме клеток, тем больше происходит делений и тем выше вероятность, что опухоль где-нибудь всё же случится – не в печени, так в желудке; не в костном мозге, так на коже.

Второй фактор – тепло. При высокой температуре молекулы активнее, так что вероятность мутации намного больше. У крупных теплокровных существ выше шансы умереть от рака, чем у небольших и холоднокровных.

Самое время отметить, что все перечисленные выше биологически бессмертные животные: черви, лобстеры, черепахи – холоднокровные.

В природе встречаются разные стратегии взаимодействия с этим печальным фактом. Многие мыши, к примеру, выживают за счёт плодовитости: они размножаются быстро и обильно, как бы ожидая, что их скоро съест хищник. Обычно так и происходит. Но если мы исключим хищников и, к примеру, заведём мышей дома, 90 % из них умрут именно от рака. Мыши никак не защищены от естественного накопления ошибок репликации.

У других животных – в том числе людей – такая защита есть: подавление теломеразы. Фермент присутствует в организме, но он отключён, как если бы нам перещёлкнули тумблер. Поэтому наши клетки не могут делиться вечно, поэтому и мутации не могут копиться вечно. Заработавшемуся человеку иногда нужно выпить снотворное и заставить себя отдохнуть, даже если не хочется; так и предел Хейфлика останавливает деление наших клеток раньше, чем плоть переродится в раковую массу.

Эволюция убивает нас, чтобы мы не умерли.

Напоминает лафонтеновского медведя, разбившего человеку голову камнем, чтобы его сон не потревожила муха. Не правда ли?

На выходе из метро по асфальту ползали мухи, рисуя чёрным по белому инвертированные созвездия. Они почему-то почти не взлетали. Наверное, тут когда-то разлили сладкое.

За станцией «Ленинградская» Москва была зелёной и свежей, совсем не такой, как в центре. Они будто приехали на дачу – забыть обо всех делах и отдохнуть. Как Даня и предвидел, папа и слушать ничего не стал по поводу рюкзака, взвалил вещи на себя, и по щеке его уже ползла струйка пота.

Надо бы как бы невзначай поймать такси, раз уж заказать заранее Даня не догадался.

Пот пробежал по псориазному пятну на папиной щеке. Обычно они не особо бросались в глаза, но к важному мероприятию папа побрился.

Перехватив Данин взгляд, он немедленно завертел в поисках чего-то головой и как бы невзначай поднял ворот ветровки.

– Данечка, послушай, – тихо сказала мама; она не выпускала папину руку, – а ты уверен, что… что нам надо?

– Уверен.

– Но… это же опасно?

– В некотором смысле, – не стал спорить Даня. – Но рак – это… понимаешь, это как бы доппельгангер обычного старения. Рано или поздно тебя убьёт либо одно, либо другое. Только старение остановить никак нельзя, а рак всё-таки можно. То есть гарантий нет, но – это выбор между риском и неизбежностью. Риск лучше, согласись.

– Это всё очень философски, – вздохнула мама. – А мы же… мы же нормально живём. У нас ещё много лет впереди. Может, хотя бы отложим?

Папа слегка морщился всякий раз, когда наступал на левую ногу, но упрямо молчал.

– Ты помнишь, что делала пятнадцать лет назад?

– Пятнадцать? – мама задумалась. – Ты тогда с нами уже не жил… но в экспедиции мы ещё ездили. Машину тогда разбили… дядя Антон ещё был жив.

– Даже в консервативном случае процедура омолодит вас на пятнадцать лет, – перебил Даня. – Дядю Антона не воскресит, но всё остальное? Сможете снова кататься в экспедиции.

– Серьёзно? – охнул папа; потом одёрнул себя: – Да нет, кто нас возьмёт…

– Кто вас не возьмёт! У вас особый случай. Ваш опыт – да на молодые тела? На части разорвут!

По крайней мере, если не откатываться до пубертата, подумал Даня, но вслух не сказал.

– Ну нет, это какая-то фантастика, – пробормотала мама, но взгляд её нырнул куда-то вглубь, а на губах затеплилась задумчивая улыбка.

Интересно, посинеют ли обратно глаза?

– Ладно, Анюта, – воскликнул папа и даже слегка распрямился под рюкзаком. – Даня нас ругал-ругал. За одно ругал, за другое ругал. Надо же проверить, чего он, такой умный, сам вычитал.

Мама послушно кивнула.

Политики хотят, чтобы учёные были послушными, и обычно мы вынуждены подчиняться. Мало кто хочет этого больше, чем президент Соединённых Штатов.

Напомним нашим слушателям-неамериканцам, кто такая Алисия Дэвис, полтора года назад переизбранная на второй срок на этом посту. Начинала она рядовым активистом в организации РЕТА, боровшейся за права животных. РЕТА была организацией неоднозначной, её не раз уличали в лицемерном и жестоком отношении к тем, кого они призваны были защищать; поэтому когда Дэвис возглавила отколовшуюся от РЕТА ААЕ – Association for Animal Equality – это сразу повысило её реноме.