Читать книгу "В объятиях Шамбалы - Эрнст Мулдашев"

— Ну как чай-то? Не остыл? — спросил Селиверстов.

— Да вроде горячий.

— Сахарок-то чо не берете?

— Да без сахара вроде…

— Может, спирта в чай добавить?

— Да не надо…

— Чай со спиртом согревает, говорят.

— А-а…

— Ну, хоть сухарик в чае размочите.

— Да не хочется.

— Моченый сухарик, говорят, полезен.

— А-а…

— Еще чайку подлить?

— Можно.

— До краев лить?

— Не совсем.

— Мы вон с Гаязычем и с Тату до того задубели, что целый чайник выдули. Гаязыч, тот все окрестности лагеря обмочил.

— А-а…

— Сахарок-то возьмите. Полезен, говорят, в высокогорье.

— Не хочется.

— А сухарик?

Я почувствовал, что в тело начало вливаться долгожданное тепло. У меня возникло такое ощущение, что мои мозги тоже замерзли и сейчас постепенно оттаивают. Обычное земное счастье — быть обогретым и накормленным — стало проступать в оживающих глазах. А чуть позже это ощущение счастья стало звучать все громче и громче, оно — это обычное земное счастье, — как бы заполнив собой всю палатку, стало рваться наружу, чтобы заполнить собой все окрестности и… даже сравниться со счастьем тех, кто…

— Я обычно вприкуску пью, — перебил мои мысли голос Селиверстова.

— А я размешиваю, — поделился с ним Рафаэль Юсупов.

Мысленно отстранившись от разговоров, сопровождавших чаепитие, я снова стал думать о банальном человеческом счастье и пришел к выводу, что счастье, оно относительно. Я вспомнил художественные фильмы с недовольными лицами великосветских дам, которым все в этой жизни так надоело, так надоело… и тут же представил счастливую физиономию заключенного, который со смаком потягивает чифирок после целого дня работы на лесоповале в сорокаградусный мороз в зоне. Я подумал о том, что степень счастья определяется силой воздействия испытаний: чем сильнее было испытание, тем более сильным ощущается счастье после победы. И не важно, каким было испытание: будь то борьба за кусок хлеба, будь то борьба за справедливость, будь то борьба за любимую или будь то борьба за идею, — счастье, оно всегда одинаково и отличается лишь силой своей выраженности.

— Без борьбы, наверное, и нет счастья, — сделал я глобальный вывод своими еще не согревшимися мозгами.

Но при этом я понимал, что в наш «мир испытаний» Бог заложил только один вариант счастья — счастье, обретенное в результате борьбы; все другие варианты благоденствия, такие как покой, смакование вкуса или удовольствие сидеть на унитазе с газетой, не являются по-настоящему счастьем, они всего лишь являются подобием счастья. На то и наш мир является «миром испытаний», чтобы испытания — большие и маленькие — преследовали тебя на каждом шагу, и чтобы ты после очередного испытания получил маленький подарок — счастье, дабы войти в следующее испытание ради получения очередного счастья победы. Но как часто вместо счастья победы мы ощущаем горечь поражения, осознавая, что счастье и горе являются двумя равноценными противоположностями. Элемент борьбы вселен кем-то в самое нутро нас самих, где равноценно (в нас самих) живет и Добро и Зло, ненавидя (в нас самих) друг друга и периодически, то одно, то другое, проявляют себя, тем самым внося привычно-зловещее разнообразие в нашу жизнь — жизнь «мира испытаний». И поэтому мы, божьи творения, волей судьбы или кармы оказавшиеся в «мире испытаний», где в наши души в порядке испытаний вселяется злое начало, так чтим и боготворим тех редких людей, от которых исходит душевная чистота; мы тянемся к этим людям и не забываем их никогда, потому что эти люди осмелились на более трудную борьбу — борьбу внутри своей души. А люди иных миров, которые называются чистыми…

— Шеф, о чем думаешь? — послышался голос Селиверстова. — Чаю налить?

— Да не надо…

— Ну, о чем думаешь-то?

— О счастье.

— О счастье?

— Да.

— А что такое счастье, по-твоему, шеф?

— Ну… — замешкался я, — счастье это то, например, что мы после испытания высокогорным холодом сидим в теплой палатке и пьем горячий чай с сухариками… В нашем мире мы тоже в чем-то счастливы.

— А ты, Рафаэль Гаязович, как понимаешь счастье? — не выпускал из рук инициативу Селиверстов. — Может быть, для тебя, неженатого, счастье в том, чтобы жениться?

— Жениться? — Рафаэль Юсупов насупился. — А ты сам-то как понимаешь счастье — научиться парить, что ли?

— Я понимаю счастье, — Селиверстов задумался, — понимаю так, что это то состояние, когда на душе хорошо и легко, несмотря на то, что у тебя, положим, нет денег, нет… еще чего-нибудь. Люди, обремененные деньгами, имеют власть, но не имеют счастья. Но самые несчастные люди — это завистники; у них на душе всегда кошки скребут из-за осознания своей никчемности перед другим человеком. А я, понимаешь, Рафаэль Гаязыч, я… не жаден и не завистлив, я… понимаешь, рубаха-парень. Меня ширь душевная прельщает. Я могу, понимаешь, Гаязыч, свою рубаху разорвать готов и другому отдать…

— А кому нужна рваная рубаха!? Ты бы целую…

— А я и целую отдам, рубаху-то. С себя сниму и отдам, потом моим пропитанную…

— Постирал бы…

— Я и постиранную отдам или даже новье нетронутое легко отдам.

— Только рубаху сможешь отдать, а больше ничего? — сел на своего конька Рафаэль Юсупов. — Рубаха-то недорого стоит.

— Зато рубаха — вещь сугубо личная, потом твоим… м… м… пропитанная.

— Да кому нужен твой пот?!!

— Ну… — осекся Селиверстов. — Рубаха рубахой, которую ты, Рафаэль Гаязович, в потное белье превратил… Я ведь, понимаешь, о принципе говорю. А если уж говорить о поте…

— О чем?

— О поте, — Селиверстов крякнул. — Ну… если говорить о поте, то пот-то, он трудовой. Я о нем говорю, о трудовом, а не о каком-нибудь там…

— От этого пот лучше не станет…

Я подумал о том, что сколько «пота надо было пролить», чтобы нам, простым уфимским мужикам, добраться до Города Богов, где мы ощутили истинное счастье не только от того, что видели умопомрачительные монументы древности, но и от того, что смогли преодолеть неверие, ухмылки и рациональные советы очень и очень разумных и приземленных людей. Я понимал, что это и есть то самое истинное счастье, которое Бог определил как «лучик света» в темном «мире испытаний», жизнь в котором мы должны, борясь (прежде всего с самим собой), гордо прожить, чтобы в следующей жизни попасть в другой мир — мир Чистых Душ, где уровень счастья будет такой… такой… что для описания просто не хватит слов, поскольку здесь в права вступает другая категория, называемая мечтой.