Читать книгу "Загадки истории. Факты. Открытия. Люди - Анна Ермановская"

Бисмарк решил, что пяти миллиардов будет достаточно. 7 марта император Вильгельм I, Бисмарк и Генеральный штаб, возглавляемый Мольтке, покинули Версаль. На прощание Вильгельм пожаловал Блейхредеру орден. 20 марта 1871 г. Национальная Ассамблея Франции, переехавшая из Бордо в Версаль, собралась в Версальской королевской опере. Война была окончена.

А кайзер Вильгельм I пожаловал Бисмарку титул князя. В русской исторической — или даже литературной — традиции, князь может быть всякий. Может быть несметно богат и могущественен, как князь Потемкин-Таврический. А может быть беден, как придуманный Достоевским князь Мышкин. В иерархии западноевропейского дворянства дело обстоит не так. Даже немецкое слово «фюрст» не передает должным образом уровень ранга обладателя этого титула, французское «принц» в этом смысле куда лучше. Особенно в Пруссии, где титул князя мог принадлежать исторической знати — скажем, князьям Радзивиллам. (В княжну Элизу Радзивилл в молодые годы был влюблен Вильгельм I и хотел жениться на ней. Родители не позволили — из-за отсутствия детей у его старшего брата он считался наследным принцем и мог жениться только на особе королевской крови.) Так что в Пруссии престиж титула князя был исключительно высок, и, скажем, Блейхредер теперь обращался к Бисмарку в письмах уже не «Ваше Превосходительство», а «Ваше Высочество».

Сам его высочество, князь Отто фон Бисмарк, отнесся к своему возвышению без всякого восторга. Английских премьеров по традиции — при отставке или, иногда, по какому-то уж очень специальному поводу — тоже награждали титулом. Но Бенджамен Дизраэли, которого можно назвать почти что современником Бисмарка, согласно легенде на предложение возвести его в сан герцога ответил: «Мне? Стать герцогом? Да я их делаю…» В итоге он стал лордом Биконсфилдом, с официальным титулом «1-st Earl of Beaconsfield». По-видимому, Бисмарк понял бы коллегу. Во всяком случае, получив извещение об императорской милости, он сказал, что «в одну минуту из богатого графа он становится бедным князем». Впрочем, последнее обстоятельство было поправлено — в придачу к княжескому титулу добавлялось огромное имение Фридрихсру в герцогстве Лауенберг, неподалеку от Гамбурга.

Вторым вводящим в заблуждение обстоятельством может оказаться впечатление, что столь значительная награда служила свидетельством признательности и расположения кайзера по отношению к канцлеру. Впечатление это совершенно ложно. Вильгельм I принял императорский титул крайне неохотно, он полагал, что новый титул роняет его достоинство как короля Пруссии. Во всяком случае, он дал грандиозный нагоняй принцам дома Гогенцоллернов, подавших запрос о том, не следует ли и им последовать примеру кронпринца Фридриха и добавить к своему титулу слово «имперский»? Кайзер был вне себя и сообщил родственникам, что нет титула выше, чем член рода Гогенцоллернов, прусских королей. На церемонии в Версале, провозгласившей новую империю, он был скован этикетом, но все-таки нашел способ показать канцлеру свое отношение и к нему, и к церемонии. Бисмарк был единственным из присутствующих высоких особ, кому кайзер Вильгельм не пожал руку.

С рукопожатием — или без него — положению Бисмарка ничего не угрожало. Обойтись без него кайзер не мог. Однако к январю 1871 года Вильгельму I уже исполнилось 73 года. Он мог отойти от дел в любую минуту. А его сын и наследник кронпринц Фридрих имел достаточно ума и характера для того, чтобы отстранить канцлера своего отца от управления государством — он очень его не одобрял. В самом конце декабря 1870 года Фридрих записал в своем дневнике: «Бисмарк дал нам величие и могущество, но лишил нас друзей, симпатий — и совести».

Канцлеру приходилось принимать во внимание все вышеперечисленное. Он сделал из них определенные выводы. Исследователи высказывают мнение, что роль рейхстага была бы уменьшена, если бы Бисмарк совершенно сознательно не опирался на парламент в своих спорах с короной — в точности так же, как в 1862–1866 гг. он опирался на корону в борьбе против парламента.

Кронпринцесса Виктория была права, говоря о цинизме канцлера. Если у него и были какие-то «незыблемые принципы», то они заключались в отсутствии оных. Это же кстати, в полной мере можно применить и к его «личному еврею».

Помимо парламента, у него, Бисмарка, была и другая опора: после неслыханных побед во Франко-прусской войне на его стороне была огромная, нерассуждающая масса германского населения, охваченного патриотическим восторгом.

Грюндерство и Блейхредер

Над Германией пролился золотой дождь громадной французской контрибуции. Это породило бурный оптимизм — все казалось возможным. Это дивное время называли эпохой грюндерства — периодом в экономическом развитии Германии и Австрии XIX века до экономического кризиса 1873 года.

Экономический подъем этого периода достиг своей вершины в невиданном до этого буме, и эти последние годы считаются «грюндерством» в узком смысле слова. Это было массовое лихорадочное учредительство акционерных обществ, банков и страховых компаний, сопровождающееся широкой эмиссией ценных бумаг, биржевыми спекуляциями, созданием дутых предприятий.

Итак, перспектива легкого получения денег вызывала никогда не виданный до того рост деловой активности, но все это было мимолетным успехом: огонь, ярко вспыхнув, моментально гас. Никто не брал на себя труд вести хозяйство на солидной основе, все должно было происходить как можно быстрее и приносить как можно большую прибыль. Даже самые серьезные промышленные фирмы попадали в водоворот опасного бума и превращались в игрушку в руках тех, кто стремился к наживе. Одним из таких предприятий был «Ферай-нигге Кенигс-унд Лаурахютте», крупнейший горно-металлургический концерн Верхней Силезии. В то время он принадлежал графу Гвидо Хенкелю фон Доннерсмарку. Предприятие одного из самых богатых и крупных землевладельцев включало в себя многочисленные цеха, металлургические и прокатные заводы и требовало осуществления больших капиталовложений, если только его владелец действительно намеревался превратить его в единый концерн.

Проект показался графу слишком грандиозным, и он обратился к банкиру Герсону Блейхредеру, своему компаньону по переговорам с французским премьер-министром. Оба магната решили объединить все верхнесилезские горнодобывающие и металлургические заводы графа и преобразовать их в акционерное общество. Если бы они сделали только это и ничего иного, то затея с «Лаурахютте» наверняка не стала бы одним из крупнейших грюндерских фиаско тех лет. Однако Блейхредер и Хенкель в духе лучших «традиций» грюндерства увеличили акционерный капитал вдвое против реальной стоимости предприятия, причем оба на этом хорошо заработали и манипулировали курсом акций на бирже по всем правилам искусства.

Доверяя доброй славе учредителей металлургического предприятия, подписчики на акции валили валом. Курс акций неуклонно повышался и достиг рекордной отметки — 270. «Если бы они на этом остановились и перестали бы использовать в корыстных целях публику за счет биржевой игры, то против создания нового концерна нечего было бы возразить», — писали критики в газете «Нойе берзенцайтунг».

Но разница между реальной стоимостью предприятия и стоимостью распространявшихся на бирже акций составляла 100 %. После краха на бирже в Вене курс акций упал до 80, и не одной сотне акционеров пришлось поплатиться двумя третями своих сбережений. То же самое имело место с другими фирмами, учреждавшимися Блейхредером, рурскими угольными трестами «Шамрок» и «Иберния».