Читать книгу "Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин"

тебе на что?

Что-то тупо ткнулось в окна. И словно босые ноги прошлёпали по половицам. Остановились.

— Вижу… — свистящий шёпот.

— Шпали, дура!

Вспышка, выстрел. И удар — сочный, словно арбуз уронили; всхрип, клёкот, утробное рычание. Тут же — длинная автоматная очередь, ругань и крик, — отблески дульного пламени, стремительные тени на потолке.

— Проволока, Вова! Проволока! Заматывай быстрей!

Влажный шлепок, хруст, треск, дикий вопль. Мощные удары, грохот, мат, рык, вопли. Стон, скрежет, хрип…

И чавканье, сопение, хлюпанье — словно огромный карась сосёт тину.

— Тихо, Вова… — в самое ухо. — Тихо… Только бы не услышал… Тихо…

Бесконечно долго лежали они в железном гробу и слушали страшные звуки. Отнялись ноги и руки, железные рёбра больно врезались в рёбра живые, от тяжёлого запаха кругом шла голова, и комом сжимался желудок.

Потом заскрипели выдираемые гвозди, застучали топоры — и в избу хлынул серый утренний свет.

— Здесь он, вижу! Быстрей, пока его светом оглушило!

— Не волнуйся, Семён! Теперь он никуда не денется. Обожрался, как пиявка.

Голоса заглохли, но через несколько секунд толпой ввалились в дом:

— Лёшка! Сетку сюда давай! Варвара, куда ты прёшь! Рядом, вровень держись! Ухватом на шею, так, ага! Лизавета, мать твою! Ногу ему держи, сколько я вам объяснять должен! И зеркалом, зеркалом! На свет его! Бабы, зеркалом светите! А вы щитом двигайте! Вот так!

— Не уйдёт, голубчик! Отяжелел!

— Говорю, светом его оглушило!

— Да он днём всегда такой снулый.

— Хватит вам! Петли лучше давайте!

— Госпади! Как же он их ухайдакал!

— Вовка! Анна! Вы там живы?

Грохот по железу.

— Живы!

— Ну, слава Богу. Выбирайтесь из свово танка…

Через комнату Вовку вели, закрыв ему глаза ладонями. Он чувствовал под ногами скользкое и чавкое, и знал, что это такое.

Бабушка Варвара Степановна встретила внука на улице, бросилась к нему, присела, обняла крепко:

— Как ты, Вовушка?

Он отстранился и долго смотрел ей в лицо, видя, как темнеют, наливаясь страхом её глаза. Ответил, когда страху сделалось так много, что смотреть на него стало невыносимо:

— Они меня не трогали.

— А я так испугалась! Не знала, что и делать. Мы уж думали, но вот так вот всё и вышло… — Она заплакала — это страх слезами уходил из её глаз. — Прости меня, Вовушка… Извини уж… Так вот вышло…

— Ба, — серьёзно сказал Вовка. — А кто это был?

— Бандиты, Вова… Очень плохие люди…

— Нет, я про этого… — Он вытянул руку. — Ну, который у тебя в подполье живёт…

— Упырь это, Вова… — обернувшись, сказала бабушка. — Упырь наш…

Упыря вели всемером, привязав его к длинным крепким шестам. Он был с ног до головы перемазан кровью, кожа висела на нём жирными складками, короткие ноги с большими ступнями вырывали из земли клочья дёрна, лысая шишковатая голова подрагивала, и даже со спины было видно, как безостановочно шевелятся огромные челюсти. Упыря мотало из стороны в стороны, он качался, как поплавок на воде. И семеро людей мотались вместе с ним.

— Не смотри на него, Вовушка. А то сниться будет.

— Он не страшный, ба… Мне там было страшно, а теперь нет.

— Ну, вот и хорошо… Вот и ладно…

Они отошли в сторону и сели на пень давно спиленной ветлы, повернув лица к затянутому дымкой солнцу и полной грудью вдыхая свежий воздух.

— А может и не упырь, — сказала бабушка. — Это мы его так прозвали, а пёс его знает, кто он такой… Только ты Вова, никому про него не рассказывай, ладно?

— Ладно, — легко пообещал Вовка. — А откуда он у тебя, ба?

— Так он всегда у нас жил. Сколько себя помню… Вернее, не жил. Его ж убить нельзя, значит он и не живёт… — Бабушка вздохнула. — Он полезный, только надо знать, как подступиться, и привычка нужна. Мы в войну пахали даже на нём. А как фашисты здесь объявились, так троих однажды… Вот как сегодня… Ещё крыс и мышей от него не бывает. И тараканы переводятся. И болезни все проходят, кто с ним рядом. Я ведь потому твою мать и уговаривала так долго… Чтоб она тебя ко мне… Мы ж потому знахарками да колдунами и слывём. И живём долго, не болеем… Упыриная сила лечит. Только вот от беды она не бережёт… — Бабушка посмотрела на серьёзного внука, взъерошила ему волосы, вспомнила обоих своих мужей, шофёра Гришу, да агронома Ивана Сергеевича, и слёзы сами навернулись на глаза. — Не бережёт, Вовушка, и счастья не приносит… — Голос её дрогнул, и она закашлялась, а потом долго сморкалась в рукав и вытирала слёзы, и всё смотрела высоко в небо, и надеялась, что на неё сейчас тоже кто-то смотрит оттуда, внимательный, всё понимающий и всепрощающий.

А почему бы и нет: раз есть на земле упыри, значит и ангелы где-то должны быть…

Почему бы и нет…

Чёрный кобель Жук

Фёдор Иванович плёл себе гроб.

Он любил сообщать это новым людям, коих в Оленине появлялось немного, — и веселился по-детски, видя их недоверие.

— Сам, вот этими вот руками! — Он показывал заскорузлые ладони. — Из ивовой лозы, вымоченной, обшкуренной — всё как положено. Точно, как отец меня учил. Как дед. Мы, Фомичёвы, испокон веку лозу плели. Всё, что есть у нас, — всё из лозы сделано. Совершенно всё!..

Хозяйство у Фёдора Ивановича было самое обыкновенное: бревенчатая изба, поверх старой дранки крытая волнистым, замшелым уже шифером; покосившийся двор с сеновалом и тремя стайками;