Читать книгу "Черчилль. Биография - Мартин Гилберт"

30 ноября Черчиллю исполнилось восемьдесят лет. Ни один премьер-министр после Гладстона не занимал этот пост в таком возрасте. Ни один действующий член парламента, кроме Черчилля, не избирался еще при правлении королевы Виктории.

Утром, перед большим приемом в Вестминстер-холле, ему поднесли портрет работы Сазерленда; он охарактеризовал его как «замечательный образец современного искусства, который, безусловно, сочетает в себе силу и доброту». Но портрет ему не понравился; ему показалось, что он выражает крайнюю безжалостность в сочетании со старческой немощью. После смерти мужа Клементина распорядилась его уничтожить.

Приятным было поздравление Эттли. Тот высоко оценил большую роль Черчилля в проведении либеральных социальных реформ перед Первой мировой войной и охарактеризовал Дарданелльскую операцию 1915 г. как «единственную оригинальную стратегическую идею за всю войну». Эттли добавил: «Единственное, о чем я сожалею, – что у вас не было полноты власти, чтобы успешно завершить ее». В ответ Черчилль сказал: «Я приближаюсь к концу своего путешествия. Полагаю, у меня осталось еще несколько дел». 7 декабря, отвечая на поздравление Эйзенхауэра, он написал, что у него осталось одно сильнейшее желание: «Все еще надеюсь, что мы сможем провести встречу на высшем уровне с новым советским руководством и что мы оба будем на ней присутствовать».

Оставались ли у Черчилля силы для такой деятельности? В записке, написанной спустя три месяца, Колвилл вспоминал: «Он стареет месяц за месяцем, не хочет читать никаких материалов, только газеты, и не хочет занимать мозг ничем, что ему не кажется развлекательным. Все больше и больше времени он уделяет безику и все меньше – общественной деятельности. Подготовка парламентского вопроса может занять все утро; из различных правительственных департаментов им могут быть затребованы различные документы, но по прибытии они уже не вызывают никакого интереса (будут помечены буквой R и отправлены гнить в его черный ящик); огромного усилия требует даже подписывать письма и прочитывать телеграммы Министерства иностранных дел. Тем не менее, – добавил Колвилл, – бывают дни, когда возникают былые проблески, искрится остроумие и добрый юмор, проявляется мудрость, гениальность то и дело вспыхивает в каких-то решениях, письме или фразе».

21 декабря Иден пришел к Черчиллю на Даунинг-стрит с просьбой определить дату отставки. Черчилль назвал как возможный вариант конец июня или июль, но не дал никаких гарантий. На следующий день к нему пришла группа старших министров. Он сказал им, как записал в дневнике Иден: «Очевидно, мы хотим, чтобы я ушел». Никто ему не возразил. Он тоже уже больше не выступал против единодушного мнения, что он должен уходить – и не в какой-то неопределенный момент, а так, чтобы у Идена было время провести полноценную предвыборную кампанию. В начале 1955 г. он решил, не проинформировав ни Идена, ни Макмиллана, уйти перед началом пасхальных каникул парламента. В этом году они должны были начаться 7 апреля. «Его единственное желание теперь, – сказал Брекен Бивербруку 17 января, – найти небольшую виллу на юге Франции, где он мог бы проводить зимние месяцы в оставшиеся ему годы».

Решение Черчилля уйти в апреле держалось в строгой тайне. Он все еще не оставил надежды встретиться с русскими. 12 января он говорил премьер-министру Франции Пьеру Мендес-Франсу, что у него «некоторое время было сильное желание установить непосредственные личные контакты с новыми лидерами советского правительства, что могло бы привести к плодотворной конференции четырех держав». Он надеялся и на осуществление некоторых других своих идей, в частности возможность присоединения Израиля к Британскому Содружеству. «Израиль – сила в мире, – написал он Идену 9 февраля, – и связь с США». Через девять дней, на обеде в Букингемском дворце в разговоре с Ивлином Шакбургом, он поднял вопрос о включении Израиля в Содружество, сказав тому: «Не выбрасывайте это из головы. Это может быть замечательно. Многие хотят нас покинуть, но это может оказаться поворотным моментом». 21 февраля премьер-министру Индии Черчилль сказал: «Хотелось бы, чтобы Неру сделал то, что не под силу никому другому: чтобы Индия стала примером для всей Азии, про крайней мере в духовной сфере, – идеалом свободы и уважения к личности, отличным от того, чему учит коммунистическая партия».

Ровно через месяц после того, как Брекен сказал Бивербруку, что Черчилль собирается уходить в апреле, Макмиллан, который об этом не знал, записал в дневнике: «Думаю, он принял окончательное решение уходить. Он сдался и начинает планировать дальнейшую приятную жизнь». Макмиллан пришел к этому заключению после заседания кабинета, на котором Черчилль пребывал, по его наблюдению, в «очень веселом настроении». В ходе заседания возник вопрос о будущем облике Парламентской площади, ее возможной перепланировке и расширении. «Это, – сказал Черчилль министрам, – стало бы хорошей темой для политиков в отставке». Макмиллан записал, что Черчилль впервые заговорил о времени, когда он может покинуть пост премьер-министра. 26 февраля, когда Макмиллан приехал в Чартвелл, Черчилль сказал, что думает подать в отставку 5 апреля. Он также сказал гостю, что хочет услышать проект следующего бюджета «как ПМ». Поскольку проект бюджета должен был быть представлен 28 марта, это никак не противоречило дате отставки.

Черчилль собирался произнести еще одну важную речь. «Он всю ее диктовал лично», – записала Джейн Портал. Подобно одной из его первых речей в парламенте в 1901 г., она имела отношение к принципиальным изменениям в характере войны. В 1901 г. это была тяжелая перспектива использования всех индустриальных ресурсов страны; в 1955 г. – водородная бомба. «Что мы должны сделать? – спросил Черчилль. – В какую сторону повернуть, чтобы сохранить свою жизнь и спасти мир? Это не имеет особого значения для стариков. Их в любом случае скоро не станет. Но мне мучительно больно смотреть на молодежь, и более всего – на детей, играющих в свои веселые игры, и гадать, что их ждет впереди, если Богу наскучит человечество. Лучшая защита – bona fide[62] всеобщее разоружение. Но история и традиции России делают неприемлемым для советского правительства принятие любой реальной системы международного контроля. Великие державы должны разработать сбалансированную и поэтапную систему разоружения. До тех пор пока она не будет создана, существует единственная здравая политика для свободного мира – политика обороны средствами сдерживания. Такая политика способна однажды привести к разоружению, но лишь при условии, что мир удастся сохранить».

«Водородная бомба, – говорил Черчилль, – с ее огромной разрушительной силой и еще большей зоной радиоактивного заражения, будет также эффективна против государств, чье население рассеяно на такой большой территории, что у них возникает ощущение, что никакая опасность им не угрожает. Это хорошо понимают лидеры обеих сторон. Вот почему необходимо проведение встречи на высшем уровне, где все эти вопросы могут быть изложены четко и прямо всеми участниками конференции. В ином случае может вполне оказаться так, что мы, по иронии судьбы, сможем достичь той стадии, на которой безопасность станет и прочным щитом устрашения, и братом-близнецом уничтожения. Но если нам хватит мужества и терпения, то появится время и надежда». В этом своем последнем выступлении в палате общин Черчилль заявил: «Может настать день, когда честность, любовь к ближнему, уважение к справедливости и свободе позволят измученным поколениям спокойно и триумфально уйти от страшной эпохи, в которой мы вынуждены существовать. А до тех пор – не отступать, не опускать рук, не отчаиваться».