Читать книгу "Последний еврей из КГБ - Борис Барабаш"

– Родственники…? А сколько их осталось? Правда, Френкели предлагали. Они были состоятельными людьми. Но мы с мамой отказались. Точнее, мама была категорически против. Гордая… Лучше сухари, сказала, но свои. И как жизнь потом показала, она оказалась права.

– Тебе Френкель помог?

– Ну, да. Я ж тебе уже рассказывал об этом. Френкель был большим человеком. Каждый человек стоит столько, сколько стоят те задачи, которые он решает. Один его звонок – и всё! Он позвонил из Москвы, а буквально на следующий день пришёл порученец, и пригласил на беседу в МГБ. Там я рассказал о том, чем занимался в армии. Потом начались всякие процедуры, и, в конце концов, я попал туда, где потом работал все годы.

– В контрразведку?

– Ну, да.

– Были интересные дела?

– Конечно, были.

– Можешь что-нибудь рассказать?

– Не… Не могу. Хотя… Было у меня одно дело… Не совсем по адресу оно ко мне попало, но попало.

– А чего не совсем по адресу?

– Та… Там парень по делу проходил. Студент один. К иностранной разведке не имел никакого отношения. Смешно даже подумать. Но следователь у нас начал работать… Молодой. Только прислали. Наверное, захотел прыть показать. Не знаю… Ну, в общем дело было так. Я работал заместителем начальника отдела. Начальник отдела расписывал дела между следователями, кому какое. В мои обязанности входило, в том числе, и проверка хода следствия по этим делам. И как-то раз я проверяю одно дело, и вижу, шё шё-то не то. Всё как-то притянуто за уши. По делу проходил студент одного одесского института. На него поступила оперативная информация.

– А что это значит?

– Это значит, шё кто-то из его друзей сообщил нам о своем друге. Или сообщил кому-то, а тот сообщил нам. Это уже не важно, а важно другое. Этот студент имел и читал запрещенную литературу. За ним установили наблюдение. Выяснилось, шё он не только читает это всё, а еще и ведет разговоры вредные. То есть, шё получается? Распространяет сведения, порочащие советский общественный и государственный строй. Ведет антисоветскую агитацию и пропаганду. Так?

– Не знаю…

– Зато я знаю. Именно этим он и занимался. Другое дело, шё, может, он не отдавал себе в этом отчет. Это может быть… Но незнание закона не освобождает от ответственности. Просто мы стараемся… Мы… Стараемся… Вот черт!.. Всё забываю, шё мы уже не стараемся. Мы уже там не работаем…

– Па! Так что там с этим студентом?

– А… Да… Студент… Комитет старался с такими субъектами работать аккуратно. Не сажать сразу, а провести профилактическую беседу, например, указать гражданину на противоправность его действий и так далее.

– Помогало?

– Кому?

– Ну, вам, субъектам.

– Ты не поверишь, но помогало. Очень часто люди заблуждались. Но были и враги, конечно. Таких судили, и отправляли туда, куда Макар телят не гонял.

– А этот студент, был каким?

– Не… Врагом он не был точно.

– Ну, ты по порядку расскажи.

– Я просматривал материалы дела, контролировал ход следствия, так сказать. Сроки и все остальное, шё положено, и обратил внимание на это дело. Пригласил того следователя. Побеседовал с ним, и мои сомнения только усилились. Тогда я решил вызвать этого студента на допрос.

– А как ты его вызвал?

– Из следственного изолятора. А как еще?

– А… Так вы его арестовали?

– На тот момент, конечно. Он уже был арестован. Следователь решает, шё делать. Не я. Санкцию дает прокурор. Так шё, все по закону.

– Ты его вывал, и что?

– Начал беседу, посмотрел на него, и шё я вижу? Я вижу перед собой… честного парня. Остро на все несправедливости реагирует. Ну, это присуще молодежи. У него, может быть, это как-то более обостренно. Но это не преступление. Другое дело, шё он начал ответы на свои вопросы не там искать. С другой стороны, а где он мог получить ответы? У кого? На то время страна уже начала загнивать. Стали давать взятки, для всего нужны были связи, или, как говорится, блат. Люди стали не по средствам жить, и никого это уже не волновало. Тот студент был из приличной семьи. Дома, видимо, говорили правильно, а в жизни он видел совсем иное. Никакие разговоры уже его не обманывали. Начал искать и читать запрещенную литературу. Чем больше читал, тем больше ненавидел советскую власть. В другое время я бы, может быть, и вышел из себя. Но в середине 60-х уже не мог. Потому шё сам видел, какие безобразия вокруг творятся, и никто ничего с этим не делает. Одни разговоры. Святые вещи превратили в пшик, в формальность. Думали, наверное, шё люди – дураки, ничего не видят. А люди всё видят! Людей не обманешь!

– И что ты сделал?

– Я начал разговор с ним мягко, без нажима. Думаю, пусть он себя покажет, не буду давить. Он осмелел, раскрылся, стал со мной говорить откровенно. Я это увидел. Потом до слез дело дошло.

– Стал просить не сажать его?

– Нет. Просто расчувствовался человек. А я ему тут и говорю: «Вот вы указывали на многочисленные несправедливости или даже неправду, которая есть в СССР. А я вам на это скажу так – я с вами полностью согласен». Он на меня смотрит, и не может понять, шучу я или шё-то еще. «Да-да, – говорю я, – полностью с вами согласен. Мне нечего вам возразить. Все, шё вы сказали мне – правда. Все так и есть. Но знаете, какая между нами разница?» Он говорит: «Не знаю». А я ему отвечаю: «Разница между нами в том, шё я знаю о несправедливостях, и своей работой стараюсь, хотя бы как-то, это исправить. А вы – нет. Вы только критикуете и подбиваете других к таким же действиям». Вот так я ему ответил!

– А он, что?

– А шё он скажет? Смотрит на меня, вытаращив очи.

– И как вся эта история закончилась?

– Да отпустил я его.

– То есть, как отпустил?

– А вот так. Сказал: «Идите домой!» Он смотрит, а потом опять в слезы. Я успокоил, как мог. Пожелал ему хорошо учиться, закончить институт, и работой укреплять мощь своей страны. Когда его увели, позвонил в институт ректору. Сказал, шёбы мальчишку не трогали. А то я знаю этих… советских ученых. Из шкуры вон лезут, шёбы свою преданность показать, а потом в узком кругу нас грязью обливают, делают из себя чуть ли не диссидентов.

– У тебя были потом неприятности из-за этого дела?

– Да нет. Какие неприятности? Кто мне будет их устраивать? Следователя вызвал и поставил перед фактом. Начальнику управления дал свои объяснения.

– А как сложилась судьба того студента?

– Какое-то время мы, конечно, за ним наблюдали. Но все было в порядке. Я думаю, мы ему преподали хороший урок. На всю жизнь запомнит. Правильно? Чего молчишь?

– Не знаю… Жалко этого парня как-то…

– Жалко? А чего его жалеть? С ним обошлись гуманно. Жизнь не поломали. Закончил институт, пошел на работу.