Читать книгу "Серебряный меридиан - Флора Олломоуц"

— Да.

— И вот еще — «Время забрасывать сети и время ждать улова»[51].

— Оказывается, ты и в итальянском силен.

— С кем поведешься, — подмигнул ей Джим. — Не буду тебе мешать.

Следующие три дня она писала, стараясь чередовать работу с короткими прогулками и общением с друзьями. И где бы она ни появлялась — в библиотеке, гостиной, на кухне или террасе — она везде встречала его приветливый взгляд и улыбку, отчего впервые за много лет в ее душе поселился покой — мир на территории самой себя.

Утром 31 декабря Джим сидел за столом в библиотеке и время от времени поглядывал на тахту напротив. «Тот самый молодой кудрявый гений, которого так вдохновляет снег»… — вертелась в голове строка. Его телефон пополз от вибрации по столу — звук был выключен.

— Завтракайте без меня, Маф.

Он говорил едва слышно.

— Спит. Она не спала почти трое суток.

Виола лежала, растянувшись на тахте, голова ее откинулась на подушке влево, руки упали на бедра. На полу у тахты лежали блокнот, лист бумаги, ручка и карандаш с ластиком. После напряженной работы, прогулок по морозу, общения с друзьями и праздничных волнений она провалилась в глубокий сон. Джим не разрешал никому ее беспокоить.

В первый день Нового года после ночного фейерверка и утренней прогулки он вновь нашел ее в библиотеке. Она весело посмотрела на него и процитировала:

Августин пришел… Увидев Друга вновь в рабочей блузе, Удивился… Гойя с хитрой, Но веселою ухмылкой Пояснил: «Ну вот, как видишь, Я работаю…»[52].

— Вижу, — он подошел и сел рядом, перелистывая блокнот.

— Знаешь, есть идея. Давай включим в программу рождественских концертов в Эджерли-Холле твои стихи в твоем исполнении.

— Идея замечательная, — медленно произнесла она.

Говорить не хотелось. Он лег на широкую тахту вдоль стены лицом к ней и, подперев голову правой рукой, смотрел на нее. Она устроилась как его отражение, подперев голову левой рукой. Столько родного было в нем сейчас. Нет, всегда было в нем. Тянуться, любоваться, ласкаться и целовать, терять самообладание от нежности и любви — только этого хотела она сейчас.

Почувствовав, что глаза ее выдают, она, созданная из слов, как из атомов, лихорадочно искала что сказать, превращаясь в себя без слов.

— Если нет, — тихий голос вывел ее из замешательства, — просто посмотри на меня.

Она посмотрела и тут же оказалась в его объятиях — в библиотеке Эджерли-Холла на дедовской тахте при свете торшера и настольных ламп.

Они касались друг друга сгибами локтей, запястьями, изгибами шей, впадинами плеч. Точно умываясь друг другом, они терлись щеками, лбами, носами. Казалось, они давно знали друг друга, как супруги, долго бывшие в разлуке, и теперь им только нужно было вспомнить, что именно они друг о друге знали. Они дрожали от пронизывающей нежности и замирали, замедленно удерживая притяжение. Джим прикоснулся к ее щеке, она попросила положить на свое лицо ладони. Он закрыл, как от яркого света. Она узнавала — это были его руки. Она заплакала, но удерживала его ладони, а чуть успокоившись, разомкнула эти теплые длинные створки.

Стоило Джиму коснуться ее под тонким свитером, они, как простреленные, первое мгновение не могли вздохнуть, оцепеневшие от острых спазмов. Еще миг и они точно освобождали друг друга из плена. Одежда сошла, как отслужившая кожа. Они соединялись, точно вставляясь друг в друга. Когда они замерли, содрогаясь, Виола почувствовала, как его слезы упали ей на глаза и, смешавшись с ее слезами, потекли по щекам. Они плакали и смеялись беззвучно, всматриваясь друг другу в глаза.

— Что же тебя не было так долго?

— Я была. У тебя. В тебе.

— Как долго тебя не было.

— 500 лет.

Почему у нее вырвались эти слова? Но то, что происходило с ними теперь, никакому знанию не поддавалось. Она медленно проводила ладонью по его шее и затылку, запуская пальцы в волосы, и заново внимательно разглядывала лицо.

Вдруг она засмеялась.

— Держись. «Я буду ревнивей, чем берберийский голубь…»

Джим погладил волосы у нее на виске.

— Значит, — он целовал ее брови, потом, чуть отстранился, чтобы посмотреть в глаза, — у тебя не будет повода для ревности.

Она легла на его плечо. Тонкая, нежная. Казалось, она, словно мягкая глина, заполнила собой каждый его изгиб. Движения ее стали плавными, точно в ней развернулась крепко затянутая пружина. Он погладил ее по спине, и она потянулась всем телом, закрыв глаза. Она согревалась. Она играла. Он наблюдал. Потом оба затихли. Он уткнулся лбом в ее плечо.

— Ты освободила меня. И сама не знаешь, как ты меня освободила.

— От чего?

Он долго молчал, подбирая слова.

— Из непринадлежности. Не отпускай меня. Пожалуйста, не отпускай. Никогда.

Она прижалась щекой к его ладони.

— Я буду с тобой.

Снова несколько минут они молчали.

— С нами это должно было случиться только здесь, — прервала молчание Виола.

— Почему?

— Где же еще? Все началось с книг. В библиотеке.

Она снова притянула к себе его руку. Они уснули, не погасив лампу.

В один из первых январских вечеров, когда они были наедине, Джим сказал:

— Я хочу сделать тебе предложение.

Она замерла.

— Деловое, — он отвел взгляд и, помолчав несколько секунд, продолжил. — Стать драматургом для «Флори Филд» и, если да, то и продюсером фестиваля в Эджерли-Холле.

Приходит время, когда каждый мужчина хочет, чтобы его женщина просто была с ним, в его доме, а женщины любят чувствовать свою принадлежность. Джим Эджерли в этом ничем не отличался от других мужчин. Влечение и любопытство, пробуждаемое ее внешностью, отзывчивость на ее голос, нежность, уважение к ее уму и чуткое понимание ее таланта — все сплелось в его чувстве, многогранность которого удивляла, а глубина — трогала.

Утром он предупредил, что не отпустит ее даже домой. А она в ответ просто сказала, что, по ее мнению, его квартира на Эджертон-Кресент больше подходит им обоим. За день до отъезда в Лондон Джим ходил по дому настороженно, стараясь не привлекать к себе внимание, но пристально приглядываясь и прислушиваясь к тому, что делала и что говорила Виола. Черты его лица напряглись и обострились. Он боялся, что она вдруг передумает и скажет, что еще не готова или не может решиться. Но Виола сидела за компьютером, писала, листала «Гардиан», болтала с друзьями и не возвращалась к теме переезда. Значит, все шло так, как они решили.