Читать книгу "После Путина - Константин Долгов"

Сейчас я веду к тому, что схема, которую в России почти сразу начали называть «тандемом», способствует и обновлению образа власти, избегая её эрозии и снижения публичной поддержки (легитимности), и сохранению содержательности решений и непрерывности политической линии. Неслучайно на редкость неприятный внешне и политически, но несомненно талантливый литературно Дмитрий Быков в своё время написал для Михаила Ефремова предсказуемо глуповатый телестишок «Тандем в России больше, чем тандем»: содержание стишка интереса не представляет, но в названии, которое сам автор счёл едко-ироничным, тем не менее содержится недвусмысленная истина. Это и правда больше, чем тандем — это эффективная политическая технология, причём в глубоком, а не показушно-рекламном смысле слова: технология сохранения сути власти при обновлении её формы и инструментов. Я всякий раз возвращаюсь к стержневой мысли этой книги: восприятие власти — важнейшая составляющая её работоспособности. И технология «тандема» помогает поддерживать позитивное восприятие власти, не поступаясь при этом никакими содержательными аспектами, и тем самым помогает повысить работоспособность властного аппарата.

Здесь опять необходимо напомнить: ни Путин, ни Медведев не являются единоличными правителями, как не были таковыми Сталин, Рузвельт или Черчилль. Вернее, ещё в меньшей степени, чем перечисленные, которые тоже ими не были. Поэтому речь идёт не просто о передаче и сохранении личной власти, а о сохранении всей системы и в то же время о способе избежать её окостенения. Поскольку линия линией, а когда в кабинет приходит новый человек (пусть даже он продолжает линию предшественника, и предшественник никуда не делся, а вот он — тут, работает), вокруг всё равно происходят перестройка, переориентация системы на работу с ним. Так и получается: сохранение с обновлением. То, что функционирование схемы «тандем» подразумевает не отстранение Путина, а переход его на должность премьер-министра (равно как и возвращение Медведева на эту должность после очередного избрания Путина), это и есть основа всей технологии, доказавшей свою эффективность. Те же, кто усматривает в схеме «тандем» какое-то покушение на демократию, пусть вспомнят, что цикличная сменяемость власти очень часто сводится к номинальным перестановкам: в том же Евросоюзе в различных странах то и дело приходят к власти (после предварительной «острой борьбы») идейно и идеологически абсолютно противоположные предшественникам люди… которые сразу после победы начинают вести такую же политику, как и побеждённые ими конкуренты. В результате сама «сменяемость» превращается в фетиш. Схема «тандем» отказывается от такого фетишизма. И меняются именно личности, в то время как изменение политической линии не предполагается. Почему? Да потому что запроса на это изменение нет. А вот в европейских широтах этот запрос есть, причём массовый запрос, и он полностью проявляется в том, что граждане голосуют за кандидата, придерживающегося противоположных, нежели предыдущий, взглядов… который на поверку оказывается точно таким же. Так вот в демократии главное — это всё-таки реальное участие в ней народа. А если вопреки его интересам, ради одной только процедуры и «приличий», меняется лишь внешняя форма, а решения остаются неизменными (в своей оторванности от народных интересов), или же, наоборот, сохраняется форма, но политическая линия переворачивается с ног на голову (опять же с полным игнорированием социального запроса), это уже никакая не демократия. Недаром ведь к ней то и дело добавляют какое-нибудь мутное словечко — то «электоральная», то «либеральная». В своё время к российской системе стали применять словосочетание «управляемая демократия» — и вот в нём, положа руку на сердце, я не вижу никакого врождённого порока. Поскольку «хаотичная демократия», она же «неуправляемая», и звучит куда хуже, и по последствиям трагична.

Глава 7

«Три восьмёрки», как закрепление претензий на геополитическое лидерство

Это будет тяжёлая глава. Тяжёлая, и потому, вероятно, короткая. Я человек сугубо гражданский, но всегда принимал войну близко к сердцу. Ничего удивительного: я советский ребёнок, война для меня — это прежде всего Великая Отечественная. При всём героизме советского народа, при абсолютно оправданном пафосе Великая Отечественная вызывает у меня еле сдерживаемые слёзы. И даже в советском кинематографе из всех фильмов о войне (а прекрасных, потрясающих лент о той войне в СССР было снято очень много) я предпочитаю не столько героические, сколько трагические: «Они сражались за Родину», «Отец солдата», «А зори здесь тихие…», «Иди и смотри»… Война — это человеческое горе, огромная народная трагедия; может быть, поэтому я и «маленькие», «быстрые» войны воспринимаю эмоционально и не могу отрешиться от их человеческого измерения. А должен бы, всё-таки политтехнологическая деятельность в анамнезе. Впрочем, ещё у меня в анамнезе и война националистического Киева против Донбасса — единственная, которую я видел своими глазами. Однако где-то на подсознательном уровне она для меня является продолжением Великой Отечественной — при всех «но» в отношении причин, масштаба действий и благородства участников. В общем, мне очень сложно писать о войне беспристрастно, оценивать её с «экспертной» стороны как геополитическое событие вне человеческого измерения. И поскольку в этой главе мне нужно говорить так или иначе о войне, причём как раз не о человеческом её измерении, а о геополитическом, я чувствую, что много написать не получится. Но, может, и не нужно?..

…Когда вышел фильм Джаника Файзиева «Август восьмого», я ничего особенного от него не ожидал. «Турецкий гамбит» был неплохим, но это же экранизация, да ещё и событий весьма отдалённых по временной шкале. А тут — то, что происходило совсем рядом, совсем недавно, трагическое и страшное. Говоря откровенно, я опасался не столько скверной актёрской игры, как это повелось в постсоветском кинематографе, дурацких диалогов и перевирания фактов, сколько пропаганды. Конечно, либерально-западный вой, стоявший вокруг грузино-осетинской войны, да и вокруг фильма уже на момент начала съёмок, меня нимало не трогал: что собой представляет Саакашвили и что именно происходило в августе 2008 года в Южной Осетии, я прекрасно знал. И понимал, что любая, даже самая приукрашенная российская версия событий будет на порядок ближе к действительности, чем феерическое враньё Саакашвили и его сторонников. Но боялся, что государство не упустит шанса втиснуть в фильм избыток пропагандистских штампов — даром что пропагандировать пришлось бы не ложь, а правду, всё равно это представлялось мне совершенно излишним в случае с войной. Среди советских фильмов тоже ведь были никудышные в этом плане — те, где гитлеровцы показаны сворой безголовых идиотов. Вот и тут я опасался увидеть что-то подобное. И когда оказалось, что в фильме в помине нет не только пропаганды, но и характерного для кинематографистов упоения войной или голливудского трэша с кусками трупов и цистернами крови, я был, признаться, удивлён. Фильм о войне в том самом человеческом измерении, поэтому смотрел я его сквозь слёзы. Знал бы тогда, что через пару лет такое же будет тут, у меня, что украинские бомбы и снаряды полетят в Донбасс…

В общем, грузино-осетинская война и российское вмешательство в неё — вмешательство, остановившее геноцид, осуществляемый невменяемыми подонками под руководством трусливого геополитического афериста — должно рассматривать в трёх плоскостях. Плоскость первая — гуманитарная. Плоскость вторая — армейская. Плоскость третья — геополитическая. Исходя из тематики моей книги, всё рассмотрение я направляю именно на российское вмешательство и его политический эффект в дальнейшем становлении политической судьбы Путина.