Читать книгу "Я был власовцем - Леонид Самутин"

Сама идея этой операции выглядела достаточно мерзко, но ничего не поделаешь – назвался груздем, полезай в кузов.

Гиль предложил каждому, кто хочет, выбрать себе псевдоним взамен настоящей фамилии и далее значиться только под этим псевдонимом.

Для себя в качестве псевдонима он выбрал русскую фамилию Родионов и потребовал больше к нему по фамилии Гиль не обращаться. «Забудьте эту фамилию», – он сказал.

Так родился подполковник, позднее – полковник Родионов, достаточно понашумевший потом в Белоруссии.

Гиль – простите, Родионов – объявил и официальное название нашему отряду: Боевая Дружина боевого союза русских националистов. Так родилась Дружина, позже переименованная вначале в Первую Дружину, а потом и в Бригаду Родионова.

Три недели шатались мы по деревням, хуторам, полям и перелескам Томашевского, Замостьского, Рава-Русского и Парчевского уездов, зашли в южную часть большой Парчевской пущи. Еще перед выходом на эту операцию я решил про себя, что ни за что не стану стрелять в людей, если только не буду вынужден к этому самозащитой. Но, на мое счастье, не только мне, но и большинству из нашей сотни не пришлось это делать – операция, по сути, была провалена. Никаких партизанских групп обнаружено не было и не могло быть по той причине, что впереди нас всегда шла молва, кто мы есть такие на самом деле. Если и были там небольшие партизанские группы, то, предупрежденные населением, они вовремя уходили в сторону от нашего пути и оставались незамеченными нами.

Только немцы и могли принять нас за настоящих партизан. Однажды ранним утром взвод лейтенанта Ясыра напоролся на небольшой отряд полевой жандармерии. Немцы открыли огонь из окон дома, в котором они ночевали. Никто не разобрал, что стреляют немцы, но от первых же выстрелов появились убитые и раненые. Ясыр со своими людьми окружил дом и бросился с гранатой к окну, из которого бил ручной пулемет, но не добежал… Так погиб лейтенант Ясыр, любимец Гиля.

Это было уже в конце операции, и мы привезли в Яблонь вместо боевых трофеев тела своих первых покойников.

Однако Гиль-Родионов нисколько не был смущен такими результатами нашего похода и сочинил первую победную реляцию, показав в ней десятки убитых «бандитов» и много разоренных партизанских гнезд.

Об этом беззастенчивом вранье мне рассказал по секрету, разумеется, Сергей Петрович Точилов, который на время похода был назначен Гилем командиром нашего офицерского взвода, но в действительности он все время отирался около самого Гиля.

Эта памятная операция имела большое значение для каждого из нас в том смысле, что мы все отъелись на крестьянских харчах: молоке, яйцах и сале. Жили мы все это время на «подножном» корму, как и полагалось «партизанам», т. е. кормились за счет тех хозяев – поляков или западных украинцев, где останавливались на ночлег. Удивил меня тогда «культ Петлюры», который видел я в украинских домах, в которых пришлось побывать. В каждом висели портреты Петлюры, да еще и убранные цветами или вышитыми полотенцами, встречалось много разной пропагандной петлюровской литературы. Дух петлюровщины оказался там очень живучим.

Личностью № 2 в Дружине стал капитан Андрей Эдуардович Блажевич. Он, как и Гиль, в Красной Армии был артиллеристом, начальником штаба артиллерийского полка. Вместе с Гилем он жил в бараке офицерского блока в Сувалках, вместе их возили в марте немцы на идеологическую обработку.

Гиль назначил Блажевича начальником штаба дружины, объявив при этом назначении, что дружина будет расти численно. Во время нашего рейда Блажевич обнаружил себя с неожиданной для меня стороны – он разыскивал евреев, еще остававшихся по деревням, и расстреливал их обязательно лично и обязательно на глазах собравшихся. За минувший год я уже столько насмотрелся на всевозможную гибель людей, что, казалось бы, огрубевшие чувства не могли быть уже поражены еще какими-то новыми впечатлениями. Но эти картины садистских расправ Блажевича с неповинными людьми потрясли меня и повергли в ужас: куда я попал и какой выход из этого положения может быть?

Ворочаясь ночами, думая о виденном, я понемногу нашел для себя успокаивающие объяснения – такой Блажевич у нас один, остальные все – не такие, и сам Гиль не ведет себя так, как Блажевич. Но для себя самого я еще больше укрепился в первоначальном намерении – ни одной капли русской крови не пролить сознательно, по своей воле. Всеми силами и средствами избегать ситуаций, которые могут вынудить меня это сделать. Если придется стрелять вместе со всеми, то стрелять мимо!

Моя судьба меня хранила. Мне удалось выполнить свое решение, даже не прибегая для этого ни к каким особенным уловкам и хитростям.

В середине июня Дружина из Яблони была переведена в Парчев, в небольшой барачный военный городок на южной окраине местечка. Меня же с двумя другими офицерами – старшим лейтенантом Артеменко и капитаном Игнатенко – откомандировали для охраны одного польского поместья, отданного немцу. Сам немец оставался в Германии, а в поместье заправлял поляк-управляющий, и все там были только поляки. Нам надо было жить в этом поместье и охранять его от возможных нападений. Какое сопротивление могли оказать мы, трое, с одними винтовками, в случае серьезного нападения на поместье? Конечно, никакого, поэтому наша охранная миссия была чисто символической и свелась только к тому, что мы прекрасно провели два летних месяца в старом польском доме, ловя карасей в панских прудах да любуясь косулями, разгуливавшими в панском парке.

В самом конце августа нас неожиданно отозвали из нашего караульного блаженства. Вернувшись в Парчев, мы не узнали нашу «родную дружину». Вместо неполной сотни там оказался полнокровный батальон, сформировавшийся за счет нескольких пополнений, отобранных в разных лагерях военнопленных. Появилось много новых командиров в крупных чинах – подполковников и полковников. Их число значительно превышало штатные потребности, и была сформирована отдельная офицерская рота, командиром ее был назначен незнакомый мне офицер из вновь прибывших, полковник Петров, суровый человек, старый кадровый военный, служивший еще в старой армии, воевавший в Гражданскую войну и всю жизнь проведший в армии.

Начальником штаба оставался по-прежнему Блажевич, но у него появился заместитель – подполковник Вячеслав Михайлович Орлов, державшийся как-то странно. Он никогда не кричал, не ругался, говорил вкрадчиво, с улыбкой, но в то же время чувствовалось, что в этом человеке за внешним обликом скрывается еще другая личность, не имеющая ничего общего с внешними чертами. Но какая? Потом только я понял, какая…

Моего старшего друга, старшего лейтенанта Точилова, назначили командиром взвода офицерской роты, а меня к нему во взвод, командиром отделения. У меня в отделении, кроме младшего лейтенанта и лейтенантов, оказались еще два старших лейтенанта и один капитан. К моему большому облегчению дальше все сложилось так, что мне фактически и не пришлось командовать своим отделением.

3

Через 2 дня после нашего возвращения в Дружину мы уже грузились в эшелоны, чтобы отправиться на Восток. Пока нам было известно только, что едем в Смоленск. И действительно, мы прибыли туда 1 сентября 1942 года. Нас разместили в бывшей городской тюрьме, уже использованной немцами раньше под свое казарменное помещение. Нас насчитывалось к тому времени уже более четырех сотен, четыре полнокровные роты, и нас несколько раз Гиль выводил общим строем помаршировать по городским улицам. Целый год я не видел русских советских людей на свободе и жадно глядел на горожан, останавливающихся на тротуарах, чтобы посмотреть на нас. Некоторые смотрели недоумевающе, но большинство не скрывали своего недружелюбия и осуждения во взглядах, которыми они провожали нас. Ни одного приветливого лица, ни одной улыбки не углядел я на лицах горожан в те часы маршировки по городу, и это вызвало, помню, тяжелое чувство то ли укора и раскаяния, то ли сожаления, то ли сознания совершенной ошибки, но, помню также, я успокоил себя тем, что вот кончится война, на обломках большевистского государства поднимется национальная Россия и все, кто сейчас глядит на нас так презрительно-осуждающе, убедятся, что правы-то были мы, а не они!