Читать книгу "Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман"

— У меня трое сыновей в армии!

Видимо, мне следовало понять это так: «Погоди, они еще и до тебя доберутся!»

Еще утром ее потащили на допрос в одну из хат, где размещался командный пункт и штаб одновременно. Потом наш командир, майор Матцен, который был родом из Шлезвиг-Гольштейна, которому было уже под пятьдесят, допросил женщину. К слову сказать, наш майор был человеком порядочным. Когда я минут пять спустя увидел, как Галину вывели из штаба, следов побоев на женщине я не заметил. В данных обстоятельствах майору Матцену оставалось лишь единственное решение. И он вынес приговор.

Странно и жутко было смотреть, как два здоровенных бугая-охранника выводят эту тщедушную старушонку из хаты. На ногах у нее были соломенные лапти, и завязка на одной ноге развязалась, и она едва не потеряла эту диковинную туфлю. Горб на спине не давал ей высоко поднять голову, но все видели, что она отмеряет последние метры на этой земле с гордым видом. Сначала ее подвели к полевой кухне и предложили поесть. Она отказалась, согласилась только глотнуть воды. Я поймал себя на мысли, что восхищен мужеством и смелостью этой женщины, не терявшей присутствия духа даже в этой безнадежной ситуации. Один из конвоиров подозвал меня и попросил перевести ее слова. Она попросила нас выполнить ее последнее желание — сводить ее к реке, на берегах которой она родилась и прожила всю жизнь. Мы молча проводили ее до воды. С повлажневшими глазами она сложила на груди руки, словно для молитвы, и тихо произнесла: «Прощай, Миус! Спасибо тебе за все!» Взглянув на реку, она поправила платок на голове, повернулась и заявила, что готова принять смерть.

Пока мы ходили к реке, наскоро соорудили подобие виселицы и привязали к ней веревку с петлей на конце. Я заметил, что Галина мельком взглянула на орудие убийства, но без страха или волнения. Под петлей поставили несколько снарядных ящиков — получилось высоковато, и кто-то попытался подсадить Галину, однако женщина решительно отказалась, попыталась вскарабкаться на ящики, но упала, и конвоир, подхватив ее под мышки, поставил на ящики. Женщина еще раз взглянула на реку. Потом вдаль, туда, где лежала ее деревня, а потом на нас. Все молчали. Едва конвоир взял в руки петлю и попытался надеть на шею Галине, как она выхватила ее у него и надела сама. У того глаза на лоб полезли — так он был поражен. Потом она, брезгливо плюнув в нашу сторону, срывающимся голосом выкрикнула:

— Гады, гады фашистские! Гады проклятые! Да здравствует революция! Да здравствует Ленин! Долой фашистов! Вы — зараза для всего мира!

Было заметно, что майору Матцену вся эта сцена явно претила, и он стал проявлять признаки нетерпения. Я сидел как раз позади него и заметил, как он кивком головы велел охранникам покончить со всем. Майор приложил руку к козырьку фуражки, отдавая честь героизму этой женщины. После этого конвоир, подойдя к виселице, выбил ящики из-под ног приговоренной. Раздался глухой стук, и наступила тишина.

Матцен, повернувшись к нам, бесцветным голосом произнес:

— Быстро отнести ее вниз и похоронить!

Я отвязал веревку от поперечной перекладины, и мы, осторожно взяв еще теплое тело, отнесли вниз по склону к месту, располагавшемуся в нескольких десятках метров от реки, вырыли могилу. Я осмотрел труп и ничего не обнаружил — ни колец, ни украшений, ничего. То ли от лени, то ли от жары, но мы не стали рыть глубоко. Когда женщину положили в могилу, я бросил туда и веревку. Не знаю, почему я так поступил, возможно, чтобы оставить хоть какой-то знак того, как она умерла. Закидывая землей могилу, я раздумывал над тем, что ведь наверняка в деревне есть кто-нибудь из ее родственников и друзей. Поэтому, когда на месте захоронения возник невысокий холмик, я с молчаливого согласия товарищей водрузил на него камень побольше — в качестве ориентира.

Идиллия закончилась, когда мы стали пить утренний кофе. Очень было здорово нежиться на солнышке, сидя на траве у временного моста через Миус, реку Галины! Кто-то полез купаться и орал нам, что, дескать, дно илистое. И тут на мосту показалось несколько грузовиков и вездеход с открытым верхом. Один из водителей крикнул нам о том, что, мол, вы там поосторожнее ездите — все кругом заминировано. В ответ мы его успокоили, заверив, что, дескать, никаких мин больше опасаться нечего, потому что мы этой ночью нашли виновника, и что, мол, справедливость восторжествовала…

С берегов Миуса мы направились дальше на юго-восток и примерно в июле 1942 года овладели Ростовом-на-Дону, крупным промышленным центром в устье Дона. Когда мы входили в город, видели множество трупов на улицах, причем все это были представители мирного населения. Жара стояла невыносимая. А убитых было некому убирать, от жары трупы вздулись и посинели. В воздухе разило мертвечиной. Нам доставили почту из дому, я получил письмо от матери. Хотя нам воспрещалось указывать в письмах место дислокации, мать знала, где я нахожусь. Я описал ей чувство гордости, охватившее меня, когда приходилось овладевать очередным городом. Она писала мне, что во всех этих городах и деревнях живут люди, простые люди: мужчины, женщины и дети и что мне следовало бы на досуге подумать, чем оборачивается для них возможность для меня лишний раз возгордиться. Мать моя была глубоко верующей женщиной и пыталась посеять во мне сомнение в правоте национал-социализма, что меня всегда бесило.

Ростов-на-Дону оказался вполне современным городом с чистыми улицами и куда более крупным, чем города Донбасса. Улицы в центре города были широкие, по некоторым пролегали трамвайные пути, окантованные газонами. Было много парков и скверов с удобными скамейками. Иными словами, власти проявляли заботу о жителях этого города. Даже когда мы полностью овладели городом, разрозненные мелкие группы красноармейцев при активной поддержке рабочих батальонов продолжали сопротивление. Было нелегко обнаружить и обезвредить эти группы.

На танках и бронетранспортерах мы въехали на территорию большого завода с огромными и пустыми цехами. Заводские постройки были новыми, удобными. Кроме того, здесь имелись и спортивные комплексы, столовые, залы с душевыми — все это было нам в диковинку, потому что мы никак не ожидали увидеть в России каких бы то ни было признаков цивилизации. А здесь нашим взорам представали объекты, ничуть не уступавшие аналогичным в Германии, и даже кое в чем их превосходившие. Например, прекрасный стадион с ровными гаревыми беговыми дорожками. На стадионе было полным-полно людей — айнзатцгруппа СС проводила спецоперацию — на футбольное поле сгонялись гражданские лица, исключительно мужчины. Их уже было не менее сотни человек, и постоянно прибывали все новые и новые группы. Я был поражен: мы едва успели войти в город, как здесь СС железной рукой наводили порядок. Эсэсовцы пояснили нам, что это все инженеры, преподаватели институтов, словом, представители интеллигенции, а их собрали здесь для проверки. Мы, облокотившись на деревянные барьеры, наблюдали за всем, как за футбольным матчем — с любопытством, и не понимая толком происходящего. Кое-кто из ростовчан пытался узнать у охранников, для чего их сюда пригнали, и твердил, что они ни в чем не виноваты. Но охранники лишь грубо отпихивали их, советуя держать рот на замке. Один пожилой человек в белой рубашке сидел на траве, отирая кровь с разбитого лица — по-видимому, он исчерпал терпение охраны. На стадион пропускали женщин и детей, пытавшихся разыскать своих родственников, принести им кое-что из одежды или еду. Охранники их пропускали и даже передавали, кому положено, принесенные вещи, но контактировать с задержанными не разрешалось. Все это вызывало у нас, фронтовых солдат, сочувствие, К нам подошла какая-то женщина с дочкой, девочкой лет тринадцати-четырнадцати, и спросила, где может находиться ее муж. Что мы могли ей сказать? Когда мы попытались объяснить ей, что мы — представители вермахта, а вашим мужем и остальными занимается СС, было видно, что женщина перепугалась. Обе потом расплакались и стали уходить. Когда мы пару дней спустя покидали Ростов-на-Дону, люди эти еще оставались на стадионе, и я не знаю, какова их дальнейшая судьба.