Читать книгу "Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман"

Тут мои размышления были прерваны. Я получил здоровенный тычок в спину и, обернувшись, увидел Фокса Гарриса. Вид у него был лихой, беспечный и довольный, как у пьяного матроса в последний день на берегу перед выходом в море.

— Это только начало! — крикнул он, перекрывая шум. — Погоди, сейчас увидишь, что будет дальше!

Дальнейшее было легко предугадать, поскольку Фокс объявил, что притащил двадцать четыре ящика шампанского «Дом Периньон», перелил все это дело в желтые пластиковые канистры и расставил по периметру зала. Алкоголь в ночлежке был, само собой, запрещен. Фокс, однако, заявил, что сегодня особый вечер, запреты отменяются, и всего должно быть вдоволь.

Обстановка стала меняться у нас на глазах, причем в худшую сторону и с умопомрачительной скоростью. То здесь, то там вспыхивали потасовки. Столы очень скоро оказались перевернуты. Люди блевали, мочились, кашляли так, словно хотели вывернуться наизнанку — но при этом продолжали петь и плясать. А оркестранты продолжали играть, ничуть не хуже, чем их предшественники с «Титаника». Вряд ли я когда-нибудь забуду и эту сумасшедшую сцену, и реакцию на нее Клайд и Фокса. Сам я, подражая оркестру, старался сохранять присутствие духа.

— А вот теперь я хочу танцевать! — объявила Клайд.

— Ты что, с ума сошла? — вырвалось у меня.

Она мельком взглянула на меня, и я сразу пожалел о своих словах. Все-таки трудно стать другим человеком. С такими, как я, перемены происходят очень медленно.

— Надеюсь, что да! — ответила она.

Она взяла меня за руку, и мы закружились. Это было замечательно, но длилось совсем недолго. Сначала ее перехватил Фокс. Потом какой-то парень, похожий на Джека-Потрошителя. Потом она танцевала еще с полдюжиной мужиков, выглядевших как стопроцентные бомжи. Потом оркестр решил передохнуть, и за дело взялась клезмер-группа. Эта музыка была как раз для дервишей, и под нее праздник стал сползать в еще больший хаос и безумие — если только это было возможно.

К тому времени, когда Тедди, полностью подготовленный Фоксом к церемонии коронации, царственной походкой вошел в зал, обстановка была такая, словно тут только что пронесся вихрь Великой Французской революции.

Прежде чем кто-нибудь что-либо понял, Тедди величественным жестом приказал толпе расступиться, чтобы дать ему путь к подиуму, а клезмер-группе — заткнуться. Это само по себе было немалым подвигом: если вы когда-нибудь имели дело с клезмер-группами, то понимаете, о чем я говорю. Тедди был облачен в пурпурную мантию и выступал широким шагом. Когда он достиг подиума, Фокс догнал его и тут же возложил ему на голову сияющую золотую корону. Я поймал себя на мысли, что вся эта история почему-то напоминает мне историю Христа — только я не мог понять, почему. То ли дело было в поспешном увенчании, то ли в насыщении голодных толп. А может быть, просто в доброжелательности, с которой относился к своим бездомным братьям этот огромный бомж, именуемый Тедди.

— Посмотри, это же настоящий король! — в восторге кричала мне Клайд. — Фокс достал эту мантию из своего собственного чулана!

— Вот не знал, что у Фокса есть собственный чулан, — пробормотал я.

Клайд хотела сказать что-то еще, но в этот момент клезмер-группа, наконец, унялась, и мы услышали голос Тедди, разнесшийся по огромному залу.

— Верноподданные! — так он начал. — Со смирением всхожу я на этот престол. Всем известно, что раньше я был одним из вас. Но теперь я — ваш король, и посвящу свою жизнь тому, чтобы дать вам здоровье, образование и благосостояние!

Реакцию публики на это благородное заявление едва ли можно было назвать потрясением. Она была, скорее, сродни хлопку. Подданные Тедди мало напоминали племя воинов-масаев. После многочисленных походов к канистрам с шампанским они либо бормотали что-то нечленораздельное — видимо, пытались по привычке попрошайничать среди таких же, как они, попрошаек — либо просто молча сидели, уткнувшись лицами в гусиный паштет. Но это не могло охладить пыла Тедди.

— Вы спросите меня, — продолжал он, — кто ты, наш новый король Тедди? В чем твоя вера, за что ты борешься? Я отвечу вам, верноподданные, за что я борюсь. Я за фейерверки четвертого июля! Я за то, чтобы никто не лез без очереди за бесплатным супом! Я за право человека вытянуть ноги после того, как он целый день сидел на заднице! Я за борьбу с геморроем! Я за то, чтобы уступали место в метро тем, кто больше устал! Я за Бога, бобы, бухло, воспоминания, мечты и надежды! Я за руку дающего и за магазины из вторых рук! Я за счастье, сигареты и добрых самаритян! Я за добрых шлюх и добрых толстых полицейских! Я за объедки для бездомных собак и кошек! Я вообще за бездомных! Я за то, чтобы в парках были скамейки! Я за бабье лето! Я за искупление грехов и спасение страждущих душ! Я за право лучше видеть спектакль жизни! Я за все это, верноподданные, и еще много за что, но за что бы я ни боролся, я борюсь за достоинство человека!

К сожалению, его мало кто слушал. Но Фокс слушал. И Клайд, как я заметил, слушала — с восхищением, со слезами на глазах. Ну, и я тоже слушал. Слушал и при этом понимал, что сам-то я ни за что в этой жизни не борюсь.

________

________

XIX

Двум по-настоящему живым людям нетрудно прибрать к рукам другого. В особенности такого, как я, который и не жил полной жизнью, пока они в ней не появились. И вот теперь я чувствовал, что меня все дальше уносит течением — неизвестно куда. Нельзя сказать, что это так уж неприятно — оставить прежнюю жизнь, научиться по-новому смотреть на вещи, обнаружить в себе способность к таким чувствам, о которых раньше даже не подозревал, пуститься в авантюры, начисто разрушающие все, что было в прошлом. Но что там было разрушать в этом прошлом? — спрашивал я себя. И отвечал: нечего. Эта история, не будь она записана на бумаге, смахивала бы на исповедь пациента психиатру. Да, здорово вот так взять и пуститься во все тяжкие — но только до тех пор, пока не запахнет жареным. Когда же начнутся крупные неприятности, ты увидишь, что потерял и ту псевдожизнь, которая была раньше.

Писание романа в то время было для меня самым главным делом. Обстановка в казино вымысла менялась куда быстрее, чем реальность за окном. Роман на моих изумленных глазах обретал свою собственную силу и тащил за собой. Правда, иногда приходилось следовать за реальными событиями вчерашнего дня, как в случае с коронацией Тедди. Тогда я писал всю ночь напролет, как сумасшедший, как каторжный, как Оскар Уайльд, сидящий в тюрьме и жаждущий справедливости, в которой отказала ему жизнь. Но, как правило, мир вымысла оказывался уютнее действительности — как Одеяльная Страна, придуманная Стивенсоном. Например, мои отношения с Клайд в романе были куда более близкими, чем на самом деле. Я балансировал между двумя мирами и как-то ухитрялся жить в обоих. Наверное, меня оберегали высшие силы — хотя и не до конца этой истории. Конец получился такой, что и высшие силы не смогли бы придумать хуже. Хэппи-энд ожидал только автора: и в мире вымысла, и в реальной жизни он сумел выйти сухим из воды. О других персонажах этого, к сожалению, сказать никак нельзя. Но я не виню себя за то, что произошло. Пусть Бог да маленькие дети судят, кто прав, а кто виноват.