Читать книгу "В класс пришел приемный ребенок - Людмила Петрановская"

На практике это выглядит так: в определенных ситуациях ребенок словно «проваливается» в более ранний возраст. И чтобы он вас услышал и понял в этот момент, это нужно учитывать. Если, общаясь с ребенком, вы чувствуете, что ему сейчас вовсе не его законных 13 лет, а только 5, – исходите из того, что вы говорите с пятилетним. Подбирайте слова, объясняйте, предлагайте помощь так, как вы бы это делали с маленьким. Этим вы не закрепите его инфантилизм, а напротив, дадите ему возможность почувствовать себя в этом возрасте так, как и должен чувствовать себя ребенок: защищенным и любимым. А значит, дадите возможность немного «подрасти» в благоприятных условиях. Прошло несколько минут, ситуация изменилась – и перед вами снова ершистый подросток, с которым следует общаться соответственно.

Яркий пример «плохой» технологии, которая плоха из-за несоответствия возрасту – пресловутая «дурацкая ухмылка». Наверно, всем учителям знаком этот феномен – ребенка ругают, стыдят, грозят наказанием, иногда очень строгим, а он улыбается. «Издевается, не иначе», – думает учитель. На самом деле поставить перед собой такую сложную цель, как «издевательство над ругающим его взрослым», ребенок в лучшем случае сможет к концу подросткового возраста, то есть годам к 15-16. Ведь эта задача требует недюжинного самоконтроля, критического отношения к ситуации и большой психологической устойчивости. Вспомните героико-романтический штамп: его ведут на расстрел, а он улыбается. И все понимают, что такое поведение не всякому по плечу, требует силы духа незаурядной. Конечно, угроза вызвать родителей в школу – все-таки не расстрел, но для ребенка это серьезная неприятность. Так почему же он улыбается?

Улыбка эта защитного происхождения (этологи говорят, что изначально улыбка – не что иное, как предупредительный оскал, мол, не тронь меня). Маленькие дети, когда не знают, как реагировать в незнакомой ситуации, часто улыбаются. Это проявление детского магического мышления: я не знаю, чего от тебя ждать, но я улыбнусь, как будто все хорошо, и тогда на самом деле все будет хорошо. Улыбка младенца нас не раздражает, а скорее умиляет и, кстати, отлично срабатывает – кто не знает, как обезоруживающе действует улыбка нахулиганившего двухлетки на взрослого, который было собирался рассердиться не на шутку! Ангелочек хлопает ресницами, улыбается с непередаваемым очарованием – и вместо ругани получает поцелуй. Хочет ли он таким образом манипулировать нами? Нет, конечно, ведь он еще фразовую речь не освоил, и ему не под силу строить такие сложные многоходовые комбинации[8].

С возрастом младенческая реакция на непонятную и, возможно, опасную ситуацию, как и вообще магическое мышление, отходят на задний план. Ребенок, имеющий богатый опыт взаимодействия со взрослыми в разных ситуациях, годам к пяти-шести знает, что если ругают – лучше сделать виноватый вид и, пожалуй, заплакать (независимо от того, действительно ли он чувствует раскаяние). Ребенок, лишенный такого опыта, «застревает» на младенческом способе поведения, а если ему лет 8 или даже 12, это уже совсем не умиляет нас, наоборот – приводит в бешенство.

Наша злость усиливает его стресс, который «отшибает» даже те формы поведения более развитого, учитывающего реальность и чувства других людей, которые у него все-таки есть. Со страху он «проваливается» еще дальше. В результате улыбка становится еще шире и еще больше не соответствует моменту, то есть, в нашем понимании, становится еще более «издевательской». Мы, конечно, злимся еще больше, ребенок пугается еще сильнее. Круг замкнулся. Как его разорвать? Для начала – перестать злиться, осознав, что за улыбкой ребенка стоит вовсе не наплевательство, а страх. А потом можно сказать: «Если ты хочешь, чтобы на тебя меньше сердились, лучше попросить прощения, а не улыбаться». Конечно, произнести это нужно без «наезда» в голосе, просто как дельный совет.

Гораздо неприятнее, когда ребенок использует технологии, свойственные не более раннему, а более позднему возрасту. Именно подобное поведение «пробирает» самых устойчивых, вызывает у взрослых отчаяние и ужас. Например, когда девочка девяти лет начинает откровенно заигрывать и кокетничать с учителем, чтобы добиться его расположения. Или когда ребенок осознанно прибегает к шантажу (провоцирует вас на ругань или даже физическое воздействие, а потом заявляет: «Я расскажу маме, как вы с детьми обращаетесь!»), лжет не «во спасение», а желая осознанно причинить вред (возводя напраслину на одноклассника). К счастью, такое встречается не очень часто и только у детей, переживших серьезную травму, а порой и длительное воздействие нескольких уродующих личность факторов. Скажем, если девочку сексуально совращали и хвалили (а то и кормили), только если она была достаточно «ласкова». Или если ребенок годами жил в атмосфере лютой семейной вражды, да еще использовался как инструмент враждующими сторонами, то есть папой и мамой.

Важно помнить, что ребенок в основном действует неосознанно, и вы окажете ему большую услугу, если будете точно и конкретно описывать его поведение, не скрывая своих чувств по этому поводу: «Света, ты со мной кокетничаешь, строишь мне глазки, но мне это совсем не нравится, да и тебе не идет. Мне было бы гораздо приятнее, если бы ты вовремя сдавала выполненные задания и разговаривала со мной просто как моя ученица», или «Мне не нравится, когда дети ябедничают. И я не люблю, когда о человеке плохо говорят за глаза. Если Костя тебя обидел, подойдите ко мне вдвоем, и мы во всем разберемся». В целом же такое поведение может измениться только очень постепенно, по мере приобретения ребенком нового, позитивного опыта.

Не помогать «плохому»

Мы часто сетуем на то, что дети не усваивают того, что мы им говорим: «Я тебе сто раз повторяла, а ты!». На самом деле все наоборот. Если бы вы могли представить себе, насколько полно и точно дети воспринимают некоторые наши замечания! Ведь им не от кого узнать правду о мире, кроме как от окружающих их взрослых, особенно от родителей и учителей. Они вынуждены верить всему, что мы говорим – по крайней мере до наступления юности, когда у них развивается критичность и самостоятельность мышления. А пока…

Если Татьяна Петровна говорит, что я неспособный – значит, так оно и есть. Ведь она – умная, она учитель. Она много детей видела, наверное, разбирается. А я вот до вчерашнего дня, когда она это сказала, даже не задумывался, способный я или нет. Оказывается, нет. Теперь буду знать. И если мне будет трудно выполнить задание, не стану очень-то стараться, из кожи вон лезть. Я же неспособный – какой смысл? Может, мне не стоит даже и начинать работу: а вдруг станет трудно? При этом важно, чтобы никто не догадался, что я неспособный. Быть неспособным обидно, лучше я буду ленивый. Или разгильдяй. Или забывчивый. Это приятнее, чем быть тупицей.