Читать книгу "Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов"

— А дети… Они у вас, видимо, уже взрослые?

— И вполне самостоятельные, — впервые за время беседы чуть улыбнулся Яворский. — Сын и две дочки. Одна, старшая, живет в Лондоне, замужем за профессором юриспруденции.

— Англичанином? — уточнил Феликс.

— Да. Вторая дочь осталась, так сказать, при мне. Киевлянка. Муж — бизнесмен. А сын… Виталику я передал бразды правления в моем концерне. Характер у него мой — жесткий, волевой. Хорошо просчитывает ходы наперед, что в нашем украинском бизнесе необходимо более чем где-либо. Ты ведь не в шахматы играешь, где правила игры установлены давным-давно…

— Сын проживает…

— В Киеве, конечно.

— Валерий Яковлевич, а как дети отнеслись к вашему браку?

— С пониманием.

— Гораздо чаще бывает наоборот, — заметил Феликс. — Особенно когда есть что делить. Да и когда практически нечего — тоже.

— Сын и дочери оказались на высоте, — резко, упрямо возразил старик. — Не столь давно ознакомил их с завещанием — если я, э-э-э, переселюсь в мир иной, три четверти моего состояния отойдет им, одна — Полине. Претензий ни у кого не возникло.

— А когда вы огласили завещание?

— В начале года. В двадцатых, кажется, числах января.

— Валерий Яковлевич, я так понимаю, что у Полины среда — выходной день? — спросил Губенко, у которого никак не вырисовывалось ясное представление о хозяине поместья. — Или она осталась дома в силу каких-то других обстоятельств?

— Вы угадали — выходной. Так заведено в их агентстве.

— «Седьмое небо», если мне не изменяет память? — уточнил Феликс.

— Именно так.

— И чем ваша жена занималась с утра? Не одолевали ли ее какие-нибудь тревожные предчувствия?

— Нет, никаких смен в настроении я не уловил. А спала Полина допоздна, в чем-чем, а в этом она никогда не изменяла себе, если, конечно, не надо было торопиться на работу. По натуре ведь сова, если читать, то до полтретьего ночи… Завтракать мне пришлось в одиночестве, обед же для меня был обедом, а для Полины — завтраком.

— О чем же шла речь за столом?

Яворский в недоумении пожал плечами:

— Да как сказать… Если хотите — ни о чем. Полине очень понравился соус, под которым Алевтина, это наша домработница-повар, подала говядину. Все выспрашивала, что, да с чем, да в какой пропорции. Мне это, поверьте, совсем было неинтересно — гурман из меня никудышний, гурманами, полагаю, становятся с детства, а в моем детстве за высший деликатес почитался добрый кусок хлеба да жареная картошка. Но я отвлекся… Еще Полина размышляла о Париже — ей через неделю светила пятидневная поездка туда на очередной фестиваль моды. Вроде бы как советовалась, что взять с собой из вещей, хотя какой я ей здесь советчик? Спрашивала, что привезти мне в подарок… После обеда разошлись каждый к себе. Она в своей комнате, думаю, полистала глянцевый журнал, а потом, видимо, решила прогуляться по лугу. Когда ее ничто не отвлекало, когда в доме никто не гостил, она любила побродить по траве, посидеть на берегу у реки, и я ее понимал: если ты много времени находишься на глазах у публики, если по горло сыт репетициями, то хочется уединиться…

— А вы, Валерий Яковлевич, что делали в это время? — вклинился в разговор Губенко.

— Сидел в этом вот кресле, — кивнул хозяин кабинета в сторону окна. — Перед этим, правда, выкурил в ближней беседке, на свежем, так сказать, воздухе, сигару под чашечку кофе. Потом тут, у раскрытого окна коротал время с Диккенсом в руках. Немножко вздремнул. По обыкновению. Кто-то любит засыпать под негромкую любимую музыку, кто-то в тишине, а я — под Диккенса. Я обожаю его неторопливое, обстоятельное повествование. Иногда, правда, впадаю от него в сладкую дрему, — виновато улыбнулся Яворский. — Но виной тому не этот, как многие считают, скучный писатель, а, скорее, мой почтенный возраст. Так что «Крошка Доррит», поверьте, вне подозрений.

— А кто еще был в доме или вообще на вашей территории?

— В это время? Никто. Алевтина обычно после обеда уходит, чтобы явиться незадолго перед ужином — живет в Красном Яру, это село в трех километрах отсюда, Тихон Петрович, садовник, с утра отпросился в Киев — внука навестить. Извините, но я устал. Затылок ломит, прямо-таки раскалывается. Если вам нужно осмотреть что в доме, то пожалуйста. А мне без лекарства, кажется, не обойтись. Давление вообще-то в норме, но сегодня такой день…

Перед тем, как покинуть кабинет-библиотеку, Губенко подошел к окну — палисад с цветами, далее тротуар и асфальтированная лента единственной улицы поселка, делящая его на две нарядные половины с роскошными особняками и виллами, где обитают отечественные небожители…

* * *

— Как думаешь, могла все-таки девчонка влюбиться в этого старикана? — спросил Феликс, едва они оказались за красивой, из кованого металла калиткой.

— Кто его знает, — уклончиво ответил Глеб — Чужая душа потемки. Может — да, а может, и нет.

— Вот так ты всегда, — укорил друга Феликс. — Даешь какие-то половинчатые ответы. Что с тебя взять — натуральнейшая Рыба. Самый таинственный и загадочный знак Зодиака!

— Прекрати, Феликс, — поморщился Глеб. — Я говорю «да», если на все сто уверен в своей правоте. Ладно, ближе к делу. Ты «отработаешь» детей Яворского…

— Даже выпишешь мне командировку на берега туманного Альбиона? Имею в виду — к старшенькой дочери миллионера? — деланно изумился Губин.

— Обойдешься, — улыбнулся Губенко. — Когда окончишь курсы по ускоренному изучению английского — тогда, пожалуйста. Значит, ты берешь на себя деток, а я поспрашиваю в модном агентстве и здесь, в поселке. Поезжай в город прямо сейчас. Машину за мной пришлешь часам к девяти.

— Так точно, господин майор, — шутовски отрапортовал Губин. — Желаю удачи!

Они оба, кстати, были майорами, и звездочки на погоны им падали одновременно — день в день. В отделе любили говорить, что если, например, Губенко станет генералом, то автоматически и Губин.

Перед тем, как приступить к опросу возможных свидетелей, Глеб решил пройтись по элитному поселку. Тишь да благодать были разлиты в самом, кажется, воздухе этого райского местечка, где один дом был краше другого — архитекторов толстосумы, конечно, привлекали самых лучших. Все блистало, сверкало, переливалось и тешило глаз, а то, что происходило внутри усадеб, если вообще происходило, — ни музыки, ни криков, ни, упаси Боже, словесных перепалок, было сокрыто от постороннего глаза за добротными, по большей части из красного, желтого или розового кирпича заборами. Пройдя улицей до конца и возвращаясь обратно, Губенко подумал, что теперь понимает, отчего Яворский любит сиживать с книгой в руках у окна кабинета-библиотеки, которое смотрит на улицу — ни шум, ни людское мельтешение его не отвлекают. Во время прогулки Глебу не встретилась ни одна въехавшая в Сосновку или отъехавшая отсюда автомашина. Ясно, почему: посторонним транспортным средствам въезд сюда запрещен, за этим строго следит охранник при шлагбауме. Ну, а дорогущие иномарки дожидаются хозяев где-то в Киеве, чтобы вечером привезти их домой.