Читать книгу "Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов - Андрей Добров"

— «Почерк убийства»! — насмешливо сказал старик. — Ох уж мне эти новые словечки и выражения! Разве может быть у убийства почерк? Поверьте человеку, который всю жизнь переписывал ноты.

— Но разве их не печатают?

— Печатают модную дрянь. Романсы, песенки, куплеты. Вальсы и танго. А вот настоящие произведения старых мастеров… Увы… Настоящей музыки в этом мире почитай что и не осталось. Одни частушки и канкан.

— Так что за «темные делишки»?

Старик обернулся.

— Аля! — крикнул он. — Ты как там?

В ответ — ни звука.

— Пойдите посмотрите, не стоит ли она на лестнице, — прошептал мне старик. — Не хочу, чтобы она слышала.

Я осторожно встал, чтобы не скрипнуть паркетом, и на цыпочках подошел к углу, за которым начиналась лестница наверх. Потом вернулся:

— Нет ее.

— Хорошо, — сказал старик и поманил меня рукой, чтобы я пригнулся к нему поближе.

Положив трубку на стол, он заговорил вполголоса:

— Этот Мишаня, черт бы его побрал, пока Павел Иванович отлучался, как правило по вечерам, приторговывал какой-то дрянью.

— Почему вы так думаете? — тоже вполголоса спросил я.

— Я же наверху сижу, у окошка. Там светлее переписывать. И электричество тратить не нужно. Так вот, несколько раз по вечерам, когда Павла Ивановича не было, в аптеку заходили двое. Один по виду — «вечный студент». Хотя, может быть, и не студент он вовсе. Волосы длинные, фуражка и пальто длинное, похожее на шинель. А второй — как боров — здоровый, бритый, без шапки. Ну, то есть совершенно не похожие на обычную клиентуру. Зайдут, побудут немного, а потом уходят. И каждый раз перед их уходом Мишель выглядывает первым и осматривается — как будто смотрит, нет ли какой опасности на улице.

— Что же они там делали? — задумчиво спросил я.

— Вот! — Старик стукнул чубуком трубки по столу. — Вот! А однажды Аля ушла пораньше, и я сидел здесь. Дело было к вечеру. Я уже собирался закрываться, как вдруг эти двое вваливаются в дверь, и «студент» говорит, мол, здорово, папаша, извини, мы ненадолго. Я, честно говоря, испугался, но виду не подал. Сижу вот на этом самом месте, перечитываю партитуру клавесинных сочинений Баха… ну, это детали… а сам поглядываю краем глаза в витрину и вижу, как по улице проезжает конный разъезд полиции. Вот, думаю, кто вас, голубчиков, спугнул. И прямо напротив моих дверей патруль останавливается и один из господ полицейских заглядывает ко мне через витрину. Смотрит на меня. Я — на него. А эти субчики у двери прижались, чтобы их с улицы не было видно, и так показывают мне — мол, молчи, не выдавай нас. Я плечами пожал и снова принялся читать. Только смотрю, один из них руку поднимает, думает, я не вижу, и на косяк двери что-то кладет. Тут дверь открывается и входят двое полицейских. Видят они этих и говорят, мол, пройдемте с нами, господа хорошие, проверим ваши документы. И увели их.

— А что он положил? — спросил я.

— Вот! И мне интересно было. Увели их, а я — шасть к двери, стул поставил, взобрался, смотрю — флакончик стеклянный с какой-то жидкостью. Отнес я его к себе наверх — думаю, если вернутся эти двое, отдам от греха подальше, а только на двери ему лежать не надо — вдруг упадет в неловкий момент… сами понимаете.

— Пришли они за флаконом?

— Больше не видел, — сказал старик, откидываясь на спинку стула. — Наверное, водились за ними какие-то грешки. И пошли они по Владимирскому тракту в места отдаленные.

— А пузырек этот все еще у вас?

Старик кивнул.

— Дайте мне его, я на экспертизу отнесу к полицейскому доктору. Узнаем, что в нем. Это может оказаться важным.

Старик, не говоря ни слова, встал и пошел наверх. Он возился долго, все это время я посматривал через витрину на двери аптеки. Мимо проплывали зонты прохожих, потом прошли мастеровые с лестницей. Наконец старик вернулся и выложил на стол флакон, похожий на те, что я видел в аптеке. Жидкость внутри была прозрачной и похожей на обычную воду.

— Вот. Возвращать не надо. Если за ним вернутся, скажу, что его забрали полицейские.

— Спасибо. А вот еще вопрос. К Горну, как правило, приходили женщины. Но бывали и мужчины. Вы кого-то узнавали из них?

— Как же! — ответил старик. — Михаил Иванович Рыбаков иногда захаживал. Я все удивлялся, что ему надо? Вроде он повар у Тестова.

— А его вы откуда знаете? — спросил я.

— Рыбакова? Почитай сто лет как знакомы! Я ведь раньше пианистом был, играл в разных залах, публику развлекал и сам зарабатывал. Он тогда только начинал карьеру — у самого Оливье в «Эрмитаже» поваренком служил. Руку набивал — за гроши. Жил и спал там же, в подсобке, рядом с ящиками. Очень музыку любил — бывало, сбежит с кухни, сядет у рояля и слушает. А несколько лет назад мы с ним столкнулись на улице. Конечно, уже не тот тонкий паренек — раздобрел так, что я его и не узнал. А он вспомнил меня. Где, говорит, играете, Владимир Петрович? Послушать, мол, хочу, юность свою вспомнить. А, говорю, где мне играть? Вот, — он поднял распухшие от старости пальцы, — испортился я. Торгую теперь музыкой. Нотами, то есть. А я, говорит, теперь у Тестова шеф-поваром. Приходите, говорит, угощу вас. Денег не возьму. А за былые минуты наслаждения, говорит, накормлю самыми изысканными разносолами.

— Пошли? — спросил я.

Старик махнул рукой.

— У меня и костюма приличного сейчас нет. Да и не ходок я.

— А на Смоленке в трактирах вам случайно не приходилось играть?

Старик покачал головой:

— Уже и не помню. Давно все это было.

— Не знаком вам певец Фомичев Александр?

— Как же! Слушал я его! Прекрасный был голос. Музыкально одарен он был чрезвычайно! Но, чай, умер уже?

— Нет, жив, хотя и не поет. Выпивает сильно.

Старик вздохнул:

— Вот и Павел Иванович… Он ведь хороший человек и умница. Такая голова! В травах он — профессор! Про каждую былинку может часами рассказывать — и все так не скучно, что сидишь и слушаешь, и оторваться не можешь. А ведь пьет он страшно!

— Он у себя в аптеке пьет? — спросил я.

— Нет! Есть у него пара дружков. Один такой важный, все с сигарой ходит. Богатый человек. А второй — здоровый, на богатыря похож. Но не на Илью Муромца, а скорее на Алешу Поповича. Веселый такой, шумный! Зимой ходит в шубе нараспашку, шапка — набекрень, а то и вовсе простоволосый.

— Патрикеев, — сказал я.

— Быть может. Вот он частенько приезжает в пролетке, забирает Павла Ивановича с собой и увозит куда-то. А потом уже приезжают они, так этот самый…

— Патрикеев?

— Да. Они с кучером вдвоем Павла Ивановича с черного хода затаскивают. Специально к арке поближе встают, чтобы прохожие не видели. Но я-то сверху все вижу — мертвецки пьяненький Павел Иванович. Жаль, конечно, недолго он продержится таким макаром-то!