Читать книгу "Тень Великана. Бегство теней (сборник) - Орсон Скотт Кард"

Все плохо.

Вирломи убрала телефон и, покинув укрытие среди деревьев, вошла в деревню. На пороге каждого дома, мимо которых они проходили, лежали тела. Но Вирломи не сворачивала ни направо, ни налево. Первым делом нужно было отснять ключевые кадры.

В центре деревни мусульманские солдаты насадили на вертел корову и зажарили ее на костре. Вокруг кострища лежали около двух десятков тел взрослых индусов.

– Десять секунд, – сказала Вирломи.

Оператор послушно навел камеру и отснял десятисекундный фрагмент. Во время съемки у костра опустилась ворона, но не стала ничего клевать, лишь прошла несколько шагов и снова улетела. Вирломи мысленно записала в сценарий: «Боги прислали своих вестников, и те улетели прочь, охваченные горем».

Подойдя к мертвым, Вирломи увидела, что у каждого трупа во рту торчит кусок кровавого полупрожаренного мяса. На убитых не стали тратить пуль – им просто перерезали горло.

– Крупный план. Этих троих – по очереди. По пять секунд на каждого.

Оператор сделал свое дело. Вирломи не притрагивалась ни к одному телу.

– Сколько еще минут осталось?

– Более чем достаточно, – ответил оператор.

– Тогда сними каждого из них. Каждого.

Оператор переходил от трупа к трупу, делая кадры, которым в ближайшее время предстояло разойтись по сети. Тем временем Вирломи шла от дома к дому, надеясь, что найдется хотя бы один выживший, которого можно было бы спасти. Но таковых не оказалось.

В дверях самого большого дома деревни Вирломи ждал один из ее людей.

– Прошу вас, не входите, госпожа, – сказал он.

– Я должна.

– Вряд ли вам хочется, чтобы подобное осталось в вашей памяти.

– В таком случае это именно то, чего мне нельзя забывать.

Поклонившись, он отошел в сторону.

Четыре вбитых в балку гвоздя служили семье вешалками для одежды. Одежда валялась грязной грудой на полу, не считая рубашек, завязанных на шеях четырех детей – младшему не было и двух лет, старшему около девяти. Их подвесили на гвоздях, где они медленно задохнулись.

В другом конце комнаты лежали тела молодой пары, пары средних лет и старой женщины. Взрослых членов семьи заставили смотреть, как умирают дети.

– Когда он закончит у костра, – сказала Вирломи, – приведите его сюда.

– Внутри хватит света, госпожа?

– Снесите стену.

Стену убрали за несколько минут, и темное помещение залил свет.

– Начни отсюда, – сказала Вирломи оператору, показывая на тела взрослых. – Медленный проход, потом чуть быстрее – туда, куда их заставили смотреть. Задержись на всех четырех детях. Потом, когда я появлюсь в кадре, оставайся рядом, но так, чтобы видеть все, что я буду делать с ребенком.

– Нельзя трогать мертвецов, – сказал один из мужчин.

– Мертвые Индии – мои дети, – ответила она. – Они не могут сделать меня нечистой. Нечисты лишь те, кто их убил. Я объясню все это тем, кто будет смотреть видео.

Оператор начал снимать, но Вирломи заметила в кадре тени наблюдавших со стороны солдат и велела ему начать сначала.

– Нужен непрерывный кадр, – сказала она. – Никто не поверит, если будут разрывы и склейки.

Оператор начал снова, медленно ведя камеру. Когда он задержался на детях секунд на двадцать, Вирломи вошла в кадр и, опустившись на колени возле тела самого старшего, коснулась пальцами его губ.

Мужчины судорожно вздохнули.

«Что ж, пусть, – подумала Вирломи. – Пусть так же вздохнет народ Индии. И народ всего мира».

Встав, она взяла ребенка на руки и подняла. Рубашка легко соскочила с гвоздя. Вирломи перенесла мальчика через комнату и положила в руки его молодого отца.

– О отец Индии, – громко произнесла она, – возлагаю в твои объятия твое дитя, надежду твоего сердца.

Поднявшись, она медленно вернулась к детям, стараясь вести себя так, будто не замечает камеры. Одурачить все равно никого бы не удалось, но взгляд в камеру напоминал, что за происходящим наблюдают и другие. Пока же она не обращала на камеру внимания, зрители могли забыть о присутствии оператора, словно вокруг не было никого, кроме нее и мертвецов.

По очереди преклонив колени перед каждым из детей, она встала и освободила их от жестоких гвоздей, на которые они когда-то вешали платки или школьные сумки. Уложив второго ребенка, девочку, рядом с юной матерью, она проговорила:

– О мать индийского дома, вот дочь твоя, которая готовила и убирала рядом с тобой. Теперь же твой дом навеки омыт чистой кровью невинной девочки.

Вирломи уложила третьего ребенка, маленькую девочку, поперек тел мужчины и женщины средних лет.

– О история Индии, – сказала она, – найдется ли в твоей памяти место для еще одного маленького тела? Или ты наконец переполнилась нашим горем и этого тела тебе уже не вынести?

Сняв с гвоздя двухлетнего мальчика, Вирломи не смогла сделать ни шагу. Споткнувшись, она упала на колени, рыдая и целуя его искаженное почерневшее личико. Наконец к ней снова вернулся дар речи.

– О, дитя мое, дитя мое, зачем меня породила утроба – лишь затем, чтобы услышать твое молчание вместо смеха?

Вставать Вирломи не стала – это выглядело бы слишком неуклюже и механически. Вместо этого она поползла на коленях по грубому полу – медленно и величественно, словно в танце, – и возложила маленькое тельце на труп старухи.

– О прабабушка! – воскликнула Вирломи. – Прабабушка, неужели ты не можешь меня спасти? Неужели ты не можешь мне помочь? Прабабушка, ты смотришь на меня, но ничего не делаешь! Я не могу дышать, прабабушка! Ты стара, и это ты должна умереть раньше меня, прабабушка! Это я должен ходить вокруг твоего тела, умащая тебя гхи[7] и водой священного Ганга! Это в моих маленьких руках должна быть сейчас горсть соломы, чтобы совершить перед тобой пранам[8] – как и перед моими дедом и бабкой, перед моей матерью, перед моим отцом!

Так она отдала свой голос ребенку. Затем, обняв старуху рукой за плечи, она слегка приподняла ее тело, чтобы в камеру попало лицо.

– О малыш, теперь ты в руках Бога, как и я. Теперь солнце будет струить свои лучи, согревая твое лицо. Теперь Ганг омоет твое тело. Теперь огонь очистит тебя, и прах уплывет в море. Так же как и душа твоя вернется домой, ожидая очередного поворота колеса кармы.

Повернувшись к камере, Вирломи показала на всех мертвецов.

– Вот оно, мое очищение. Я умываюсь кровью мучеников. Запах смерти – мои благовония. Я люблю тех, кто за краем могилы, и их любовь соединяет осколки моей разбитой души.