Читать книгу "Почти англичане - Шарлотта Мендельсон"

– Наверное, он очень глупый.

– Да, это правда.

– Итак, что они делают с этим про-клятым телефоном?

– О, – неопределенно отвечает Марина, – улучшают, наверное. Что-то цифровое.

– Цифровое? Очень хорошо.

– Поэтому… в общем, мне пришлось пойти к другому телефону, но я…

– Куда?

– Новый домик привратника. Рядом с буфетной. Поэтому здесь так тихо. О, не беспокойся. – Марина не знает, как себя остановить. – Беспокоиться совершенно не о чем.

– И ты хорошо себя водишь?

– Прости? А, да, прости, да, хорошо. Прости.

– Дорогуша, пожалуйста, я должна говорить с твоим командантом, позови его.

– Но… Я не могу. У него урок. Рози, мне правда надо идти.

– Я беспокоюсь, дорогуша, – говорит Рози.

– Правда?

– Конечно. Скоро мы будем иметь маленькую прогулку с Эрнё и Бёзи Фенивеши, поэтому я буду говорить про это позже. Я буду посылать деньги.

– Нет-нет, не нужно. У меня их полно. Денег. Честно.

– Тогда посылать еду. Раз плюнуть. Скоро увидимся. Сейчас я буду звать твою маму. Води себя хорошо, дорогуша.

– Я… было проще позвонить с утра, – слышит Лора Маринин голос. – Сегодня. Или не стоило?

– Конечно, стоило. Просто… Милая, где ты? – Ее сердце никак не уймется: от раннего звонка не жди хороших вестей. – Тебя так плохо слышно! Это собака лает?

– А, ну да. Я, я в школе, разумеется – разумеется! – но не совсем… не в Вест-стрит. Я… знаешь, тот коридор между криптой и Регентской?

– Так рано, – комментирует Рози под боком у Лоры, будто телефонная трубка пропускает звук. – Почему, скажи?

– Аппарат в Вест-стрит не работает? – спрашивает Лора, закрывая глаза. Она даже не представляет, где стоит дочь. Зачем она отпустила ее так далеко от дома? Ну как, как вынести бремя материнства? Неужели она одна так живет – постоянно готовясь к звонку, который оборвет ее жизнь?

Так продолжаться не может, думает она с внезапной ясностью человека, очнувшегося от сна. Даже без Петера, чтоб ему пусто было, жить в постоянном страхе невыносимо. С этим пора кончать.

– Нет, – говорит Марина, – то есть да, да, он совсем сломался. Поэтому я…

– Точно ничего не случилось? – спрашивает Лора строгим голосом, чтобы не заметно было, как он дрожит.

– Да. Я же сказала.

– Опять собака. Так близко? Ты ведь терпеть не можешь собак, с тех пор как у миссис Кру…

– Ничего подобного. В смысле, сейчас уже нет. Ты что, не можешь допустить…

На этом разговор завершается: Лора еще на дюйм или два отдаляется от дочери, так и не посмев ей сказать: «Вернись. Я скучаю. Ты мне нужна. Я и часа больше не протяну».

Впрочем, разве такое скажешь? Как в присутствии Рози заикнуться о том, чтобы Марина бросила пансион? Это тема для частного разговора, а в Вестминстер-корте нет ничего частного.

Можно спросить об этом в письме.

Но способна ли Лора написать такое письмо – Лора, которая с сентября только и делает, что вымарывает из открыток к дочери всякое чувство?

Единственный способ жить вдали от ребенка – спрятать сердце в железный сундук, обмотать его цепью и навесить замок. Открывать его невыносимо. На столе у нее нет Марининой фотографии. Лора не может дышать, когда о ней думает.

Если Марина скучает по дому, Лорино сердце не выдержит, так что она старается отогнать от себя эту мысль. Если дочь захочет оставить Кум-Эбби, она сама скажет.

Марина отправляется завтракать. В горле стоит комок, словно она только что осиротела. Она растирает озябшие ладони и застенчиво улыбается гостям и сестре Гая.

– М-м-м…

– Что?

– Прости, я… а кофе есть?

На секунду повисает тягостное молчание.

– Есть чай, – говорит Люси Вайни. – Мы стараемся не доставлять Эвелин лишних хлопот.

– Ох, прости.

– Завтрак и так идеальный. Только, если не возражаешь, апельсиновый сок – для папы.

– Прости.

Закусив губу, Марина обводит взглядом непривычную пищу: овсянку на маленькой горелке, густой мед из Солсбери, дорсетское масло, мармелад на блюде. Если, думает она, кто-нибудь заведет разговор об уборной, о чем угодно, о звуках или… запахах, придется сбежать. Или умереть.

– Закройте дверь, – говорит политик. – Не в сарае ведь родились?

Марина, глотая слезы, сидит над соленой овсянкой и чаем с молоком, смотрит в окно и представляет себя в летнем саду, где воздух напоен пчелиным гулом, где цветет жимолость и то, что Маринина бабушка называет «фьюксией», а ветер колышет шпинат, посаженный дорогим ее сердцу другом. Какую печаль скрывает красота миссис Вайни? Где она сейчас – не бродит ли в этом самом саду?

«В поезде спрошу про нее у Гая, – думает Марина. – Хотя, Господи, пожалуйста, задержи его наверху». Прошлым вечером, после обеда и до… туалетного инцидента и локтевого ранения, случилось кое-что, о чем Марина еще сильнее хочет забыть. Однако Гай не забудет. Это отчасти касается его мужской природы.

Наблюдать было даже любопытно: этакий беспокойный хрящевой бугорок. Не считая того случая с пьяницей, который справлял нужду за телефонной будкой в Регентс-парке, Марина никогда не видела пенис и представляла его смутно, скорее из чувства долга. Сложно было поверить, что он есть у Саймона Флауэрса; преподаватели для таких мыслей казались слишком старыми, мальчики ее возраста – слишком молодыми. К тому же никто толком не объяснил ей гидравлику: как нечто настолько мягкое, что спортсменам приходится прятать его в пластиковой ракушке, может стать твердым и предположительно красивым – предметом страсти? И еще непонятно было: как то, что торчит под прямым углом, может войти… вертикально? Марина не знала, чего ожидать.

И вот объект ее интереса был перед ней под тонким слоем хлопка. Гай беззвучно шевелил губами и шумно дышал. Маринина рука покоилась там, куда он ее положил, – на причинном месте.

– Сядем? – спросил он испуганным голосом.

– Ладно.

Так вот что значит взрослеть? Ведь этим они занимались? «Я возбуждена, – убеждала себя Марина, – просто меньше, чем ожидала, – скорее, как ученый на практике». Из всех возможных чувств она в тот момент ощущала разве что материнское; и еще замешательство, как от проблемы, которую нужно решить.

Она чуть сильнее прижала пальцы, но вовремя вспомнила разговор, подслушанный в Вест-стрит, из которого следовало, что, если напряженный член согнется – по какой угодно причине, – последствия будут ужасны. Лопнут сосуды. Бедные мальчики, какие они уязвимые! Она приподняла руку.

Гай что-то промычал, и они по-совиному уставились друг на друга из темноты. На кровати позади Марины клубком свернулось ее невежество.