Читать книгу "Чемодан миссис Синклер - Луиза Уолтерс"

Дороти снова и снова перечитывала его письма. Она хранила их в отдельной стопке, в том порядке, в каком они приходили. Перевязанные синей ленточкой, они лежали в чемодане, среди вещей Сидни. Она не пересчитывала их. Кажется, Ян написал ей с десяток писем, если не больше. Все – на тончайшей бледно-голубой бумаге, аккуратным почерком (его почерком, узнаваемым сразу) и только синими чернилами. Для нее не было большей радости, чем увидеть, как почтальон толкает ее калитку и, насвистывая, идет к дому. Завидев его, Дороти стремительно выбегала навстречу.

– Не надо так торопиться, дорогая, – обычно говорил почтальон.

И дружески подмигивал ей, но от Дороти не ускользал его хитроватый, проницательный взгляд. Чувствовалось, этот человек не чужд сплетен и пересудов. Одному Богу известно, что́ он потом будет рассказывать в деревне и пабе, где она являлась предметом постоянных насмешек. «Несется ко мне, сама не своя. Как же, польский любовничек вспомнил о ней!» Ей постоянно перемывали кости друзья мужа, знавшие Берта Синклера с детства.

Какой же дурой, должно быть, выглядела она в глазах их всех.

Но Ян продолжал присылать ей письма. Дороти выхватывала у почтальона очередной конверт, спешила в дом, вскрывала и внимательно читала по нескольку раз. Потом начиналось томительное ожидание следующего письма. Дороти отвечала нерегулярно и невпопад. Ее письма были короткими, но лаконично передать мысль она не умела. Там не было ничего интересного или забавного. По большей части она писала ни о чем. Дни, когда почтальон проходил мимо, наполняли ее глубокой досадой. Они казались длиннее остальных, и таких дней было немало.

Дороти не раз благодарила Бога за девочек. Словно райские птички, они скрашивали ее жизнь. Правда, Эгги еще не до конца оправилась после гибели жениха, но старалась скрывать свое состояние за маской веселости. Иногда ей это удавалось. Дороти вместе с Ниной изо всех сил старались расшевелить Эгги. Поддерживали ее разговоры, утешали, если она не выдерживала и начинала плакать. Обе девушки жили в постоянном страхе получить дурные известия из родного дома. Бомбежки Лондона продолжались, и новости из столицы были неутешительными. Все три внимательно слушали вечерние выпуски новостей по радио. Девочки порывались навестить родных, однако начальство их не отпускало, чему Дороти втайне была рада.

То сумрачное утро в середине ноября ничем не отличалось от всех ее прочих дней. Еще один день, который начнется со стирки. Если у мира было окно, то надвигавшаяся зима болталась на нем ветхой занавеской. Девочки давно ушли и сейчас шагали по полям, в своих пальтишках, шапках, шарфах, перчатках и сапогах. Каждая несла в мешке еду, приготовленную Дороти: сэндвичи с рыбной пастой, яйцо вкрутую, ломтики маринованной свеклы, термос с чаем и на десерт – несколько печенюшек. То немногое, чем Дороти могла их снабдить. Как всегда, она экономила. У нее был запас яиц. По меркам деревни очень даже большой. У нее была мука, масло и даже сахар. После замечания Яна она всегда старалась печь сладкое печенье.

Ветер был холодным и сильным. Белье на таком тоже неплохо высохнет. Выстиранные простыни уже колыхались на ветру. А в небе с пронзительными криками летали грачи и чайки, то и дело затевая драки. Стремительно неслись облака, словно опаздывали на свидание. Куры, как и Дороти, лишенные способности летать, кудахтали и рылись в каменеющей земле. Все вокруг было как всегда. Из бака, где кипятилось белье, пахло мылом и содой. Мысли Дороти были далеко от прачечной. В таком количестве, что ей не удавалось разделить их и разложить по полочкам.

Вдруг ей показалось, что рядом кто-то есть. Дороти резко повернулась, убирая со лба прилипшие волосы. У двери, привалившись к косяку, стоял человек, на плече его висел тяжелый вещмешок. Изо рта торчала сигарета, и ее дым смешивался с паром.

Дороти молча смотрела на него.

– Ну здравствуй, Дот.

– Альберт, – выдохнула она.

Эгги с Ниной вернулись в сумерках. Их явно удивило появление в доме незнакомого мужчины. Альберт сидел за столом, попивая чай. Сильный, мускулистый, но с поблекшими, пустыми глазами. Казалось, его ничего не занимает. Тем не менее он смерил девочек взглядом, задержавшись на Эгги.

Непринужденность, всегда царившая за обедом, исчезла. Разговор не клеился и часто прерывался длинными паузами. Присутствие Альберта нервировало девушек и не лучшим образом сказывалось на их аппетите. Обе жевали медленно, стараясь лишний раз не поднимать глаз от тарелок. Даже вечно голодная Нина сегодня подозрительно быстро насытилась. Все учтиво слушали рассказы Альберта и его шутки, над которыми не хотелось смеяться.

После обеда, чая и порции вечерних новостей по радио девочки зевнули и раньше обычного отправились спать. Дороти с мужем остались в гостиной одни. Если он и заметил перемены (переставленную мебель, лоскутные подушки, сделанные ею прошлой зимой, салфетки на спинке дивана), то промолчал.

– Смотрю, у тебя патефон появился, – сказал Альберт.

– Да.

– И где же ты его раздобыла?

– Друг принес… Одолжил на время.

– Что за друг?

– Ты его не знаешь.

– Значит, уже так?

– Нет, это ничего не значит. Никаких «уже так».

Стараясь говорить спокойно и буднично, Дороти рассказала о майских и июньских событиях и о возникшей дружбе с командиром эскадрильи. Естественно, умолчав о письмах, поцелуях и о том, как она скучала по Яну и его сильным загорелым рукам.

– Что ж, очень мило с его стороны.

Альберт привалился к спинке дивана, заложив руки за голову и вытянув ноги.

– Альберт, можно тебя спросить? Что… Почему ты здесь?

– А разве человек не может вернуться в свой дом?

– Может, конечно. Но тебя не было больше года. За все время – никаких вестей. Я не знала, жив ты или нет. А ведь я твоя жена.

– Жив, как видишь.

– Теперь вижу.

– Девки эти тебе не в тягость?

– Нет.

– Не позволяй им садиться себе на шею. Ты же им не мамаша, чтобы сопли вытирать. Ты, Дот, не волнуйся. Долго не задержусь. Отпустили на четыре дня. Потом снова в часть. Но я хочу вернуться домой, когда закончится эта проклятая война, если она когда-нибудь закончится. Хочу вернуться. И… я малость не так вел себя, как надо. Но я хочу все исправить, когда жизнь вернется в нормальное русло. Может, попробуем снова? Я про ребенка.

У нее свело живот.

– Альберт…

– Что?

– Мне уже сорок лет.

Он насмешливо махнул рукой:

– Моя тетушка Лу родила последнего в сорок два. Или в сорок три. Вечно забываю. Правда, она была покрепче. Я тут подумал… надо было посылать тебе деньги… тебе ж надо на что-то жить.

– Нет, – сдавленным, не своим голосом возразила Дороти.

Денег от него она не возьмет. Особенно сейчас.