Читать книгу "Спортивный журналист - Ричард Форд"

Я притормозил у подъездной дорожки, посидел немного в машине – погасил фары и сидел, глядя на окна, поскольку миссис Миллер, ее дом, ее дело, родственники, жизнь – все это вместе – образуют маленький, но доподлинный кладезь удовольствия и изумления. Во многом и по этой причине я приезжаю сюда раз в неделю, по ней же удовлетворился прошлой ночью тем, что просто побыл рядом с миссис Миллер.

На самом-то деле рекомендации ее – это почти всегда стандартные советы хироманта и зачастую абсолютно неверные. «Вижу, вы скоро получите много денег» (неправда). «Вижу долгую жизнь» (сомневаюсь, хоть и не отказался бы). «Вы человек добрый» (не уверен). В сущности, практически каждую неделю я получаю от нее одно и то же или очень похожее на прежние предсказание – с весьма условными поправками, чаще на погоду: «Скоро для вас многое прояснится» (в дождливые дни); «Ваше будущее отчасти туманно» (в облачные). Случается даже, что она не узнает меня и окидывает, когда я вхожу, удивленным взглядом. Однако, закончив сеанс, хихикает, точно школьница, и говорит: «До следующей встречи» (имени моего я от нее ни разу не слышал), а временами, отпуская меня, вручает мне свою карточку с тисненым изображением хрустального шара и надписью под ним: «Приводите ко мне ваших друзей, не смущайтесь – я не цыганка».

Можете быть уверены, я, посещая ее, не смущаюсь. Потому что всего за пять долларов она отведет меня в сумрачную тыльную спаленку ее прочного пригородного дома с занавешенным пластмассовой «парчой» окном. (В первый раз направляясь туда, я гадал, не ждет ли нас там ее кузина или сестра с чем-то левантийским в лице. Нет, не ждала.) Свет в спаленке зеленовато-янтарный, из крошечного радио льются мягкие звуки флейты, играющей нечто волнообразное, похоже, что греческое. На карточном столике обретается самый настоящий мглистый хрустальный шар, которым она никогда не пользуется, и несколько колод чрезмерно больших карт таро. Войдя сюда, миссис Миллер возьмет мою ладонь, проведет пальцем по ее тонким линиям, нахмурит лоб, как если бы ладонь показала ей нечто труднопостижимое, лицо ее выразит озадаченность или облегчение, и наконец она скажет мне что-нибудь обнадеживающее, исполненное заботливости – такое, что никому из чужих людей сказать и в голову не придет.

Она – чужой человек, который относится к вашей жизни серьезно, человек, с надежды на встречу с которым мы начинаем каждый наш день, добрый друг великого множества людей, готовых мириться со многим, людей, которых почти ничем не проймешь, «здоровых» в самом узком значении этого слова.

Сама же миссис Миллер – миловидная смуглая женщина лет тридцати или сорока с лишком, немного полноватая и невнятно снисходительная, но на редкость приятная, настолько, что в конце каждого нашего свидания она неизменно вызывается ответить на пару моих вопросов бесплатно. Всю неделю я записываю эти вопросы на клочках бумаги, но почти всегда теряю их и в конечном счете спрашиваю о чем-нибудь прозаичном, но существенном, наподобие: «С Полом и Клариссой ничего на этой неделе дурного не случится?» (вечный предмет беспокойства для всех и особенно для меня). Соответственно, и в ответах ее неизменно присутствует светлая сторона, стремление сделать меня счастливым, хотя в том, что касается моих детей, она склонна к осторожности: «Если вы хороший отец, ничто дурное их не ждет». (О Ральфе я рассказал ей уже давно.) Как-то раз, не сумев подыскать толковый вопрос, я с горя спросил, смогут ли «Тигры» взять первое место в Американской восточной лиге, – это решалось дополнительным, окончательно определяющем победителя матчем с Балтиморой. Миссис Миллер рассердилась. Рекомендации относительно ставок на тотализаторе стоят больше пяти долларов, сказала она, и взяла с меня десять, так ничего и не ответив.

Со временем я понял: если она дает на мои вопросы неверные ответы, самое правильное – считать, что в неудачном повороте событий повинен я сам.

Но где еще сможете вы по первому требованию получить обнадеживающие, вдохновляющие прогнозы на реальное будущее? Куда еще сможете вы, обуреваемый хандрой, приехать ветреным январским днем и за пять минут получить от человека относительно чужого наполовину правдоподобные уверения в том, что вы именно тот, кем себя считаете, что в конечном счете все у вас сложится не так уж и дерьмово?

Хотел бы я знать, доктор Фрейд, повел бы он себя с вами столь же любезно? Показал бы себя таким же всезнающим, сказал бы вам то, что вы хотите услышать? Сомневаюсь. Собственно говоря, в дурные дни, наступившие после моего развода, я познакомился в Сент-Луисе, заехав туда по делам, с девушкой – полногрудой красавицей двадцати с чем-то лет, – которая тратила тысячи долларов, часами консультируясь у чрезвычайно уважаемого в этом мрачноватом городе красных крыш психоаналитика. И вот однажды она влетела в его кабинет в настроении самом радостном. «О, доктор Фастнахт, – вскричала она, – я проснулась сегодня и поняла, что здорова! Что готова покончить с визитами к вам, идти по жизни самостоятельно, как зрелый человек. Вы исцелили меня. Я так счастлива!» На что старый прохвост ответил: «Боже, какая ужасная новость. Ваше желание отказаться от терапии есть наиболее тревожное свидетельство того, что вы до крайности в ней нуждаетесь. Вы больны гораздо сильнее, чем я думал. Ложитесь».

Миссис Миллер ни за что не высказала бы мнения столь огорчительного. У нее иная стратегия – если бы вы пришли к ней с подобным заявлением, она постаралась бы дать вам больше надежды, чем на обычном сеансе, пожала бы вашу руку, отказалась (возможно) от пяти долларов – на счастье – и, возведя брови, сказала бы: «Приходите, когда вас что-нибудь станет смущать». Ее философия такова: Хороший день – это хороший день. На время нашей жизни их приходится не так уж и много. Идите и насладитесь им.

И это всего лишь прозаическая сторона миссис Миллер, – а какую из них я назвал бы лучшей? Ее служение? Целительство? Для описания тайны все эти слова почти не пригодны. А тайна есть важнейшая составляющая чего угодно, по сути, единственное, что ценно для меня на нынешнем этапе моей жизни – сейчас, когда половину пути я уже прошел.

Наличие тайны – приятнейшее качество (вещи, поступка, человека), вы можете знать о ее существовании, но лишь немногое, целиком она вам не известна. Она – запутанное обещание чего-то и вовсе вам неведомого (последствий, взаимодействий, подозрений), и самое лучшее для вас – не вникать в него слишком глубоко, потому что это способно привести вас в тупик – к фактам.

Вот вам типичная тайна: вы приезжаете в Кливленд, который всегда не любили, знакомитесь там с очень красивой женщиной, приглашаете ее отобедать с вами, угощаете лобстерами, беседуете об острове у берегов штата Мэн, на котором вы оба побывали с прежними возлюбленными и замечательно провели там время, и этот разговор действует на вас с нею столь живительно, что вы едва ли не бегом поднимаетесь в ваш номер и чего только там друг с дружкой не вытворяете. На следующее утро вы чувствуете себя превосходно. Улетаете в другой город и даже думать о той женщине забываете. Только к Кливленду вы до конца вашей жизни относитесь хорошо, хоть и не можете припомнить почему.

Миссис Миллер, когда я приезжаю к ней ради пятидолларовой консультации, не раскрывает мне ни секретов мира, ни обстоятельств моей будущей жизни в нем. Она всего лишь ободряет меня, успокаивает на сей счет, позволяет ненадолго окунуться в тайну, которой окружена ее жизнь, и отсылает домой с окрепшими надеждами, переполненным любопытством и домыслами уровня самого низкого: кто она, эта миссис Миллер, если не цыганка? еврейка? марокканка? «Миллер» – это настоящая ее фамилия? И кто эти люди, что живут у нее? Родственники? Мужья? А наше гражданство у них имеется? И чем они занимаются? Торгуют оружием? Паспортами? Иностранной валютой? А на уровне чуть более высоком: как я ей показался? (Кому из нас не хотелось спросить об этом у доктора?) Впрочем, я прилагаю все усилия к тому, чтобы не узнать ни на йоту больше того, что случайно открывается мне при моих посещениях, поскольку такое знание сулит лишь потери. Оно завалит меня скучными фактами, и я вынужден буду искать другую тайну, а то и вовсе обходиться без нее.