Читать книгу "Смертельная верность - Татьяна Ефремова"

— Борис Владимирович, здравствуйте! Вы меня помните? Я к вам с милицией приходила.

Кузнецов молча кивнул.

— У меня к вам вопрос очень важный.

Он и не думал останавливаться, брел, как и прежде, в сторону проспекта. Я крутилась вокруг него, путалась под ногами и пыталась поймать взгляд. Бесполезно. Кузнецов Борис Владимирович (все-таки он Владимирович, теперь я это вспомнила отчетливо) не собирался отвечать ни на какие мои вопросы. Он меня вообще как будто не замечал.

— Борис Владимирович, что случилось с Рексом?

Он резко остановился и оглянулся на меня.

— Что, простите?

— Что случилось с Рексом? Куда он подевался? Ведь он был не старый.

— Не помню.

Я забежала вперед и преградила ему дорогу.

— Вы врете, — сказала я не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Плевать, что он меня в два раза старше. — Вы не можете этого не помнить. Ваш сын очень любил эту собаку. Это не школьный учебник и не спортивная форма. Это был его друг. Возможно, единственный. Они на всех фотографиях вместе. А в десятом классе его нет. Куда он делся?

Кузнецов поднял на меня глаза, совсем прозрачные и тоскливые.

— Отдали мы его, — сказал он тихо.

— Как отдали?

— Думали, десятый класс, в институт поступать, готовиться надо. А Юрка все с собакой возится. Боялись, что времени на уроки не будет, а ведь поступать. Вот и отдали Рекса, чтобы не отвлекал.

— Как отдали? Кому?

— Не помню.

Он обогнул меня и пошел дальше, сутулясь и шаркая ногами. Я снова припустила вслед.

— Подождите! Да стойте вы! А Юра? Он как к этому отнесся?

Кузнецов не отвечал, делал вид, что не слышит и не видит меня. И тогда я, разозленная не столько его поведением, сколько мелькнувшей догадкой крикнула ему вслед:

— Я знаю, что было дальше! Юра не простил вам, что вы отдали его единственного друга. Поэтому и в институт не пошел. Ему не нужен был институт такой ценой. Он вас не простил!

Кузнецов вздрогнул и остановился. Постоял, не оборачиваясь, пару секунд и побрел дальше, сутулясь еще сильнее.

Поднявшись со скамейки и открыв от удивления рот, эту безобразную сцену наблюдала Лидочка Новикова, про которую я совсем забыла.

Я ворвалась к Тане Ковалевой все еще клокоча от недавнего разговора с отцом убитого Юры. Разговором это, правда, назвать трудно. Как вспомню себя, орущую вслед сломленному горем человеку, так стыдно до тоски. Но еще тоскливее становилось, когда начинала думать, как оно все было много лет назад. Когда заботливые родители, конечно же желающие своему ребенку только добра, лишили его самого главного в жизни. Я была уверена, что именно в этом причина того давнего конфликта, о котором родители постарались забыть. И мне нужны были подтверждения моим догадкам.

— Таня, — выпалила я с порога, — вы единственный близкий для Юры человек!

Кажется, я попала в точку. С тем, что она была Кузнецову близким человеком, Таня согласилась сразу же. Только удивилась немного. Интересно, что она вкладывает в это понятие?

— Только вы мне сможете помочь. Вернее, рассказать. Вы знаете о том, что его родители отдали кому-то собаку, когда Юра был в последнем, выпускном, классе? Чтобы Рекс не мешал ему к институту готовиться.

— Знаю. Только они его не отдали. Это они так говорят.

— А на самом деле?

— Юра считал, что Рекса убили. Некуда им было отдавать. Юра тогда всех знакомых объехал, никто ничего не знал. Не отдавали они его.

Потом мы сидели с Таней рядком на диване и ревели на пару. Слезы будто смыли барьер, которым Таня отгородилась от наших расспросов в прошлый раз. И она рассказывала, рассказывала. Про то, как вернулся шестнадцатилетний Юра Кузнецов от тетки, из деревни, куда отправили его на неделю за какой-то хозяйственной надобностью. Как удивился еще в прихожей, когда Рекс не выбежал ему навстречу. Как родители отводили глаза и рассказывали про институт и необходимость серьезной подготовки к нему. Как врали о том, что отдали Рекса хорошим людям в деревню, где ему будет гораздо вольготнее жить. О том, что родители ему врали, он догадался, холодея от мыслей, почти сразу. Но не хотел верить в жестокое предательство родных людей. И потом две недели, когда метался по городу, расспрашивая всех знакомых о судьбе собаки, не хотел верить, что поиски его бессмысленны. Понимал, что случилось самое страшное, но верить не хотел. Как скандалил и плакал бессильными мальчишескими слезами, умоляя рассказать, что случилось на самом деле. Ну может, под машину попал? Может, украли? Родители молчали и предложенных вариантов не подтверждали, стояли на своем. И именно это упорство окончательно убедило Юру, что Рекса он потерял навсегда. Верного пса принесли в жертву ради светлого будущего хозяина. Родителей Юра возненавидел. И от светлого будущего такой ценой отказался.

— Так значит, он поэтому в институт не стал поступать?

— Да. Для него это вообще таким ударом стало. Как-то же это называется у психологов. Психотравма, что ли. Он про тот случай даже говорить спокойно не мог. В лице менялся. Знаете, как будто мертвый. Смотрит на тебя и будто не видит. И монотонно так рассказывает, к кому сначала побежал про Рекса узнавать, к кому потом. Вот честно, страшно было за него в такие моменты. Знаете, я думаю вот эта его привычка ничего никому не давать как раз оттуда родом. Он потерял однажды что-то для себя дорогое, и теперь боится, что снова придется.

— Ну вы сравнили! Там собака, живое существо. А тут сумка какая-то.

— А все равно, — упрямо тряхнула головой Таня. — Мне кажется, это все оттуда идет. Он ведь и к собакам старался не привыкать именно поэтому. Всех ведь невозможно себе оставить, рано или поздно придется отдать. Вот он и не привыкал, чтобы не считать своими. Поэтому, может, и заводчиком не стал.

— Потому что щенков жалко отдавать?

— Ну да. И отдавать жалко, и выбраковывать.

— Как это?

— Ну как… — замялась Таня. — Для заводчика ведь главное породу сохранять и по возможности улучшать. Если, конечно, это настоящий заводчик, а не разведенец, которому главное денег побольше получить. Поэтому у настоящего заводчика должны быть только «правильные» щенки. По крайней мере, здоровые. А в любой породе не бывает без брака.

— Это как? — все еще не понимала я.

— Больные, с врожденными дефектами. Иногда даже окрас может быть браком. Оставлять таких щенков нельзя. Приходится выбраковывать. Без этого нельзя быть заводчиком. А Юрка не мог. Вот не мог, и все. Потому и щенки у него были только алиментные. А мог бы стать классным заводчиком, с его-то чутьем. Вы слышали, как он щенков выбирал?

— Слышала. А выбраковывать — это значит…

— Убивать, — закончила за меня Таня и посмотрела прямо в глаза. — Что, жалко? Вот и Юрке было жалко. Людей он никогда не жалел, а собак любил. Вот хоть Райса взять. Юрка его не продал вовремя, как других щенков, и прикипел сердцем. Он его и не продавал поэтому. А многие думали, что просто покупателя ищет побогаче, или, что из вредности не продает. Мол, просто Коля Юрке не нравился, вот он над ним и измывался таким образом.