Читать книгу "Бросок на Прагу - Валерий Поволяев"

Пятеро бойцов из группы Горшкова отправились в разведку в один из небольших городков — городок тот был старый, знатный, с живописными развалинами крепости, успешно сопротивлявшейся когда-то налетам рыцарей-псов, и двумя костелами, свидетельствовавшими о том, что жители городка были людьми набожными.

Немцы покинули городок без боя, ни одного выстрела не сделали, — сожгли в большом костре кучу книг и бумаг и удалились, — городок можно было занимать.

Через час сюда вошел стрелковый батальон, — усталый, но довольный тем, что не надо было подставлять под пули свои головы, следом — две батареи артиллерийского полка. Разведчики же, пока суд да дело, решили заглянуть в действующий шинок, над которым висела кудрявая струйка дыма, — пропустить по чарке.

Старшим у разведчиков был Аверьянов — в прошлом бригадир садоводов из-под Ефремова, мужик обстоятельный, сообразительный, награжденный двумя орденами Красной Звезды.

Шинкарь, увидев разведчиков, расплылся в широченной, от уха до уха, улыбке, потыкал рукою в лавку: садитесь, мол, панове-граждане-товарищи-господа!

Ну, панове-товарищи и сели. Шинкарь быстро сообразил разведчикам закусочку — горячую, только что пожаренную кровяную колбасу, домашнюю, с чесночком, несколько маринованных огурцов, тарелку мягкого, недавно испеченного хлеба, — неплохо, однако, жил при фрицах шинкарь, затем середину стола украсил хрустальной посудиной с прозрачной, как слеза, влагой. Хорош был тот графинчик… Один из разведчиков немедленно подсунулся к нему, приподнял пробку за макушку-шишечку, восхищенно шмыгнул носом.

— М-да-а, — только и проговорил он.

Разведчики не выдержали, дружно грохнули:

— Что, до печенок прошибло?

— Глубже!

— Наливай! — скомандовал Аверьянов.

Холодную, радующую глаз жидкость разлили по стаканам. Шинкарь услужливо подал алюминиевые, украшенные витиеватым растительным рисунком вилки с изогнутыми ручками — самый раз был «струмент» под кровяную колбаску.

Все выпили до дна, Аверьянов только половину, спиртным он увлекался не очень, мог вообще обходиться без алкоголя, даже примерзая к стенке окопа в лютую пору, когда, кажется, только водка и спасала людей, поставил стакан на стол, подхватил горбушку мягкого хлеба и затянулся дивным, памятным с детства духом ржаной черняшки. На глазах у Аверьянова даже крохотные слезки выступили — вспомнилось прошлое.

— Чего, старшой, до дна не допил, — поинтересовался один из разведчиков, — оставил чего? На завтра, что ль?

— На завтра, — спокойно кивнул в ответ Аверьянов.

— Да он вообще не по этой части, — пояснил кто-то.

— А по какой?

— Об этом старшой расскажет сам. Наливай по второй!

Так и шел незатейливый мужской разговор за деревянным, чисто выскобленным столом в шинке — слишком давно не были бойцы в подобных заведениях, слишком редко выпадала на их долю домашняя еда, а такая лакомая штука, как жареная кровяная колбаса была тем самым блюдом, которое фронтовой повар никогда ни за что не приготовит, не дано просто… В общем, расслабились мужики.

Потом стало происходить нечто невероятное, страшное: один из разведчиков неожиданно схватился за голову, сжал ее руками и хрипло, со срывающимся дыханием прошептал:

— Не могу!

— Что с тобой? Перебрал?

— Нет, не перебрал.

— Тогда чего не можешь?

— Воздуха нет, дышать нечем. И перед глазами все плывет. Туман какой-то…

— И у меня перед глазами туман, — пожаловался угрюмым тоном второй разведчик, — не пойму, в чем дело…

— Может, газы? — неуверенно предположил кто-то. — Немцы могли пустить газы.

— Не могли. Исключено.

— А у меня вместо одного шинкаря — целых четыре, — слабым голосом проговорил третий, потянулся к автомату, но взвести затвор и выстрелить не успел — потерял сознание и ткнулся головой в стол.

Следом за ним откинулся на спину второй разведчик и с грохотом полетел на пол. Происходило что-то непонятное, неведомое, неконтролируемое, страшное, потустороннее, сатанинское, словно бы над людьми нависла смерть.

Собственно, так оно и было. Через десять минут четверо разведчиков были мертвы — у каждого из них остановилось сердце, а один — сельский житель Аверьянов, ослеп.

Он-то и рассказал Горшкову, что произошло. Стали искать шинкаря, но тот исчез бесследно, словно бы провалился сквозь землю — был человек, и не стало его, унесся в преисподнюю. Горшков даже лицом почернел: нечасто случалось такое — потерять сразу пять человек. Причем когда теряешь бойца, с которым и хлеб делил, и последнюю щепотку соли, и в одном болоте от немецкой погони прятался, и спал под одной плащ-палаткой — обязательно кажется, что потерял родного человека. И вообще — расстался с самим собою.

А тут сразу пятеро — лучших.

Горшков вызвал к себе Мустафу, попросил его неожиданно униженным тоном:

— Мустафа, найди мне этого шинкаря. Пожалуйста!

Мустафа понимающе наклонил голову:

— Я найду его, товарищ капитан. Мне самому интересно посмотреть этому человеку в глаза.

— Да не человек он!

Через три дня Мустафа принес командиру смятый, с загнувшимися краями польский паспорт, произнес коротко:

— Вот!

Горшков взял паспорт в руки, развернул. С фотографии на него смотрела отдутловатая физиономия с темными мешками, образовавшимися от возраста под глазами. Обычное, очень обычное, совершенно рядовое лицо.

— Это он?

— Он, — сказал Мустафа.

— А чего живым не взял? Не удалось?

— Отстреливаться начал, гад, — ординарец показал Горшкову перевязанный палец, — такой меткий оказался, что отстрелил мне ноготь.

Редкое ранение. Горшков кивнул ободряюще — и не такое, мол, видывали, — достал из вещмешка бутылку трофейного коньяка.

— К ордену представить тебя, Мустафа, не в моей власти, но награду ты заслужил. Держи!

Мустафа подкинул бутылку в руке, поймал ловко.

— Так мы ее вместе и разопьем, товарищ капитан. В коллективе.

— Мустафа, поступай как знаешь.

— Приглашаю, товарищ капитан.

— По тридцать граммов на человека? — Горшков не выдержал, хмыкнул.

— Обижаете, товарищ капитан. Вы слишком плохо думаете о своих подчиненных. — Мустафа вновь, веретеном, запузырил бутылку в воздух, искусно изловил ее и звучно чмокнул в донышко. — Ах ты моя милая!

Славно они тогда посидели. И горько — ведь это были поминки. Мустафа до сих пор вспоминает вкус того трофейного коньяка — капитан взял его в подвале дома, где располагался штаб горного полка. Наверное, коньяк был из запасов самого оберста, командира полка, пил он его только сам и не предлагал своим подопечным-скалолазам.