Читать книгу "Здравый смысл врет. Почему не надо слушать свой внутренний голос - Дункан Дж. Уоттс"

Мы никогда не узнаем, что произошло бы в Лексингтоне 17 июля 1775 года, если бы Пол Ревир и Уильям Доз поменялись маршрутами. Вполне возможно, все обернулось бы точно так же — за исключением того, что в истории сохранилось бы имя второго, а не первого. Как ко вспышкам атипичной пневмонии в больнице принца Уэльского и здании Amoy Gardens привела сложная комбинация причин, так и победа в Лексингтоне зависела от решений и взаимодействия тысяч людей, не говоря уж о других превратностях судьбы. Другими словами, несмотря на желание приписать тот или иной результат одному-единствен-ному особенному человеку, мы должны понимать: такой соблазн возникает не потому, что так есть на самом деле, а потому, что нам очень хочется, чтобы так было.

Проблема воображаемых причин отнюдь не ограничивается объяснениями об особенных людях — хотя эту ошибку совершить очень легко. Здравый смысл и история постоянно создают иллюзию причины и следствия там, где их не существует. С одной стороны, здравый смысл — отличный генератор вероятных причин, таких как особенные люди, качества или обстоятельства. А с другой — история любезно выбрасывает большую часть данных, оставляя лишь крошечную нить событий, которой мы и стараемся дать надлежащее объяснение. Нам кажется, будто здравый смысл подсказывает, почему что-то случилось. Неправда. Он лишь говорит, что именно произошло.

Когда история становится историей

Неспособность отличить «почему» от «что» представляет серьезную проблему для любого, кто надеется извлечь уроки из прошлого. Впрочем, мы хотя бы точно знаем, что произошло, — хотя порой и не понимаем почему. История является буквальным описанием прошлых событий — это самый что ни на есть здравый смысл. И все же, как утверждал философ Исайя Берлин, описания, которые историки дают делам минувших дней, очень мало говорили бы людям, принимавшим в них непосредственное участие.

Эту проблему Исайя Берлин иллюстрирует сценой битвы при Бородино из романа «Война и мир» Льва Толстого. Пьер Безухов бесцельно бродит по полю боя. Он потерян, он жаждет увидеть детально спланированную операцию, сражение, какое описывают историки и художники. И не видит. Вокруг царит обыкновенное смятение, а происходящее есть вереница отдельных случаев, истоки и последствия которых в целом не доступны ни отслеживанию, ни прогнозу. Разрозненные группы событий сменяют друг друга, не следуя никакому очевидному порядку{144}.

Историк может возразить: мол, Безухов просто не мог наблюдать всю битву целиком. А может, не мог сопоставить в уме все кусочки увиденного. Получается, единственным различием между взглядами историка и Безухова является то, что первый располагает временем для сбора воедино информации от многих отдельных участников, ни один из которых не являлся свидетелем всей картины в целом. С этой точки зрения понять события в момент их свершения действительно трудно, а подчас вообще невозможно. Выходит, проблема эта — исключительно практическая и сводится к скорости, с которой человек осуществляет сбор и синтез данных. Если это так, Безухов должен был знать, что происходило в битве при Бородино, — если не на практике, то хотя бы в принципе.

Представим на мгновение, что мы можем решить эту практическую «закавыку», и вообразим себе некое истинно паноптическое существо, способное наблюдать одновременно каждый объект, действие, мысль и намерение битвы у Толстого или в любом другом событии. Точно такое гипотетическое существо — «Идеального Хроникера» — предложил философ Артур Данто. Если заменить им Безухова, возникает вопрос: что бы увидел Хроникер? Для начала, он имел бы уйму преимуществ перед несчастным Пьером. Он мог бы наблюдать не только каждое действие каждого солдата, но и все остальное происходящее в мире. Будучи вечным, Идеальный Хроникер знал бы все, что случилось до того момента. Он мог бы синтезировать все известные ему данные и даже сделать выводы о том, к чему это может привести. То бишь обладал бы гораздо более полной информацией и бесконечно большей способностью обрабатывать ее, чем любой смертный историк.

Как это ни удивительно, но, невзирая на все свои преимущества, Идеальный Хроникер столкнулся бы, в сущности, с той же проблемой, что и Безухов: он не смог бы описать происходящее так, как это делают историки. И вот почему. Когда последние описывает прошлое, они неизменно опираются на то, что Данто называет «нарративами» — предложениями, описывающими произошедшее в любой отдельно взятой временной точке с позиции полученных позже знаний. Рассмотрим следующее высказывание: «Однажды около года назад Боб сажал в саду розы». Такие предложения Данто называет «нормальными» — то есть они описывают лишь происходящее в данный конкретный момент. Теперь слегка видоизменим его: «Однажды около года назад Боб сажал в саду свои розы-победительницы». Это нарративное предложение, ибо оно имплицитно относится к событию — победе роз на выставке, — произошедшему не во время посадки цветов.

Различие между двумя предложениями кажется несущественным. Однако, как указывает Данто, только первое — нормальное — имело бы смысл для участников событий в момент их свершения. Иными словами, Боб мог бы сказать: «Я сажаю розы». Или даже: «Я сажаю розы, и они выиграют на выставке». Но было бы очень странно, если бы он сказал: «Я сажаю свои розы-победительницы» до того, как они действительно завоевали первое место. Дело в том, что если первые два утверждения включают прогнозы о будущем — во-первых, корни, которые Боб закапывает в землю, превратятся в роскошные розовые кусты и расцветут, а во-вторых, он намерен отвезти их на выставку и думает, что они победят, — то третье несколько отличается: оно предполагает предвидение всевозможных специфических событий, которые окрасят события настоящего после того, как они произойдут. Боб мог бы так сказать, будь он прорицателем — человеком, который видит будущее настолько ясно, что может говорить о текущем моменте, словно смотрит на него из будущего.

Основная мысль Данто в том, что даже всезнающему гипотетическому Идеальному Хроникеру нарративы недоступны. Ему известны все события, которые происходят сейчас, и все, которые к ним привели. Он может сделать выводы о том, чем это все может закончиться. Но что он не может — так это предвидеть будущее. Он не может рассматривать происходящее сейчас в свете грядущих событий. Видя, как начинают сближаться английские и французские корабли в Ла-Манше в 1337 году, Идеальный Хроникер мог бы заметить, что назревает какая-то война, но он не мог бы записать: «Сегодня началась Столетняя война». В то время не была известна не только степень конфликта между двумя странами, но и сам термин «Столетняя война» был предложен через много-много лет после того, как она закончилась, — как условное обозначение серии перемежающихся конфликтов, имевших место в период с 1337 до 1453 года. Аналогичным образом, когда Ньютон опубликовал свои «Начала», Идеальный Хроникер мог бы сказать, что это — самый крупный вклад в небесную механику. И даже предсказать, что он приведет к революции в естествознании. Но утверждать, будто Ньютон заложил фундамент для современной науки или сыграл ключевую роль в наступлении эпохи Просвещения, было бы за пределами его возможностей. Эти нарративы могут быть произнесены лишь после того, как соответствующие события уже произойдут.