Читать книгу "Жду. Люблю. Целую - Тереза Ревэй"

Узнав Ксению, удивленный Игорь поспешил попросить ее покинуть здание штаба и предложил пойти на концерт, на который были приглашены военные из армий союзников, чтобы поговорить, не вызывая подозрений. В своем рапорте он описал банальный визит вежливости одного из французских офицеров, которые совсем недавно появились в городе. Объяснение было смелым, но правдоподобным. В ту осень 1945 года союзники все еще соблюдали правила добрососедства, совместно регулируя жизнь послевоенного Берлина. Несмотря на несколько досадных недоразумений, вроде имевшей место перестрелки после комендантского часа, отношения были скорее сердечные. Однако Игорь знал, что долго так продолжаться не может. Столкновение интересов и желание поиграть мускулами могло привести к конфликтам в ближайшем будущем.

Концертный зал, стены которого были изрешечены пулями, несмотря на холод, был заполнен под завязку. Кроме военных здесь были и немцы, изголодавшиеся по музыке, по крайней мере по той музыке, какая была непопулярна во времена нацистов. Голодные, исхудавшие музыканты играли Четвертую симфонию Чайковского, произведения Баха и Мендельсона. Русские аплодировали громче всех после каждого выступления, так как любили творчество во всех проявлениях. Классическое искусство было, пожалуй, единственной точкой соприкосновения, именно в этом представители разных стран демонстрировали полное взаимопонимание.

В антракте Ксения снова заговорила о Максе фон Пассау, и чем чаще она вспоминала имя человека, которого любила, тем мрачнее становилось лицо Игоря, к которому возвращалась выработанная годами осторожность. Он знал: Ксения просит невозможного. Специальные лагеря были учреждены в советской зоне и подчинялись НКВД, как и те, которые входили в систему ГУЛАГа, а значит, там действовали совсем другие законы, применялись иные методы. Бухенвальд и Заксенхаузен были приняты чекистами от нацистов словно эстафетная палочка. Условия содержания в них были отвратительные. Гораздо хуже, чем в лагерях в Советском Союзе. Знающие люди поговаривали, что трети узников ни за что не выжить в подобных условиях. От мыслей о скудном пайке, изнуряющей работе, ночах в переполненных бараках у Игоря сжималось сердце. Говорили также, что избыточную часть заключенных отправят в Советский Союз, где перераспределят по сибирским лагерям. Это при том, что большинство из них не являлись нацистскими преступниками, а просто априори считались врагами социалистического строя. Единственным их преступлением была принадлежность к социально чуждому классу: это были врачи, инженеры, преподаватели, журналисты, юристы и предприниматели, представители немецкой буржуазии.

«Он же антифашист! — возмущалась Ксения. — Как по отношению к такому человеку можно совершить подобную несправедливость?»

Но Игорь ничему не удивлялся. Макс фон Пассау был не единственным из таких людей, оказавшимся за решеткой. У представителей советской администрации была своя система ценностей и своя железная логика. Разве было ошибочным думать, что те, у кого хватало духу бороться с Адольфом Гитлером, также окажутся достаточно смелыми, чтобы противостоять Иосифу Сталину? Игорь не знал Фрайхерра фон Пассау, но Макс был и аристократом, и журналистом, а значит, человеком свободным. Не очень хорошая рекомендация в глазах Москвы.

Озабоченный, он поднялся с кровати и закурил сигарету. «Этот человек погибнет, если останется в лагере», — подумал он, глядя в черную пустоту ночи. Сильный холодный ветер раскачивал ветки деревьев. Зима обещала быть ужасной для всех. Заключенные просто перемрут от голода и холода в своих бараках, не говоря уж об инфекционных болезнях. Как же ему взяться за это дело, помочь его освободить? Новости из Заксенхаузена приходили редко. Переписка с заключенными не разрешалась, а многие прошения о свидании отклонялись без объяснения причин. Игорь знал, почему. Закон круговой поруки. Как и при всех тоталитарных режимах, штатским не разрешалось совать нос куда не следует.

Он снова вспомнил светлый взгляд Ксении, устремленный на него. Ее надежду. Ее веру. «Но я ведь не Мессия!» — подумал он, возмущенный тем, что был бессилен, несмотря на то, что обладал очень большими полномочиями. Он был приближенным генерала Берсарина, главного коменданта города, уважаемого человека, погибшего в автокатастрофе. Игорь был одним из его достойных преемников, но надо жить в Советском Союзе, чтобы понимать: заслуженный, обласканный вниманием герой в один момент мог рухнуть с пьедестала. Ни в чем нельзя быть уверенным. Игорь знал, что такое бессонные ночи, когда каждый боится услышать стук в двери, увидеть людей из НКВД со строгими лицами и черный «воронок» возле парадного входа. Как и миллионы соотечественников, он научился жить со страхом в душе, словно заблудившийся в зыбучих песках странник.

Откликнуться на просьбу Ксении означало совершить один из тех опрометчивых шагов, какие однажды совершают многие. Не нацисты первыми ввели ответственность людей за антигосударственную деятельность своих близких родственников. В Советском Союзе детей принуждали отказываться от арестованных родителей, супругов друг от друга. Большевики собирались отменить институт семьи в первый же год после революции. Ведь настоящие рыцари революции не должны иметь ни отца, ни матери. Славные революционные идеалы — вот их родители. Однако Сталин придерживался другого взгляда на семью и сделал ее коллективным ответчиком за поведение каждого из ее членов.

С другой стороны, а что ему было терять? Его жена и дочь теперь похоронены в братской могиле в Ленинграде. Есть сын Дмитрий, но ему уже двадцать четыре года, он взрослый, у него своя жизнь. Им обоим повезло: они выжили и дошли до Берлина. Никто из них не был серьезно ранен. Физически. Но не душевно.

Никогда он не забудет тот день, прохладный и сырой, в размытых тонах, и запах талого снега, когда в начале года он оказался в концлагере в Верхней Силезии. Как не забудет взгляда той незнакомой женщины в рубище, которая предстала перед ним в зловещем бараке среди мертвецов и агонизирующих узников, женщины, которая встретила его стоя и молча. Игорь понимал эту женщину гораздо лучше, чем поняли бы американцы или англичане, которые, впрочем, тоже открывали для себя все ужасы нацистской машины уничтожения. Он понимал, что значит замерзать и питаться впроголодь, испытав все это на собственной шкуре в течение нескольких лет на полярном холоде возле города горняков Норильска. Но даже у него сжалось сердце, когда эта женщина угасала у него на глазах, встречая смерть, с которой боролась месяцы, а быть может, и годы.

Он в последний раз медленно затянулся сигаретой. Горький вкус табачного дыма обжег горло. Он вспомнил о полковнике Сергее Тюльпанове, высокопоставленном военном чиновнике, отвечающем за взаимоотношения с немцами в области культуры. «Мы покажем им, что мы вовсе не варвары», — однажды сказал ему Тюльпанов, имея в виду многочисленные случаи насилия со стороны солдат Советской Армии.

Многие офицеры испытывали стыд за такое поведение, но русский солдат был слишком унижен, чтобы не воспользоваться случаем и не рассчитаться с врагами, которых не считал людьми. За мужчин теперь расплачивались их жены, сестры, дочери и матери. Офицеры и рядовые гвардейских частей, как та, в которой воевал Дмитрий, вели себя по отношению к мирному населению достойно, чего не скажешь о формированиях, состоящих из бывших криминальных элементов и штрафников. Таких солдат, без чести и совести, хватало во все времена, во всех армиях. Понимая, что такое поведение порочит не только вооруженные силы, но и весь Советский Союз, командование наконец стало принимать строгие меры для повышения дисциплины и обуздания насилия. «Уроки истории учат нас, — сказал Тюльпанов, цитируя Сталина, — что такие, как Гитлер, приходят и уходят, а немецкий народ, германская нация остается».