Читать книгу "Пока не пропоет петух - Чезаре Павезе"

— Собака не твоя, — отрезала Кате.

Тогда я шутливо спросил, все ли она знает обо мне: «О тебе я не знаю ничего, — сказал я. — Как ты жила, как живешь теперь. Ты знаешь, что Галло погиб в Сардинии?».

«Не может быть», — растерялась она. Я рассказал, как все случилось, она почти плакала: «Эта война, — потом сказала она, — эта гадость…» Она была не похожа на себя. Нахмурив лоб, она уставилась в землю.

— А ты что делаешь? — спросил я. — Стала продавщицей?

Она вновь ухмыльнулась и отрезала: а какое мне дело. Мы смотрели друг на друга. Я взял ее за руку. Но мне не хотелось, чтобы она подумала, что я вновь принялся за прежнее. И я слегка прикоснулся к ее запястью.

— Ты не хочешь рассказать мне, как жила?

Вышла кругленькая старушка, спрашивая:

«Кто здесь?». Кате объяснила, что это я, старуха подошла поговорить. В этот миг луна совсем спряталась.

— Дино пошел с другими, — проговорила Кате.

— Почему не поменяла ему матроску, — упрекнула старуха. — Ты разве не знаешь, что в грязной траве он извозит все портки?

Кате что-то ответила, я заговорил о луне. Мы вместе пошли к лугу. Там уже перестали петь и смеялись. Пока мы шли, я узнал, что старуха — бабушка Кате, что этот дом — остерия «Фонтаны», но во время войны сюда никто не заходит. «Если эта война не закончится, — говорила старуха, — твой дед все продаст, и мы очутимся под забором или мостом».

В этот раз за домом было мало людей: Фонсо, еще один парень, две девушки. Они ели яблоки под деревом, срывая их с низких веток. Они кусали яблоки и смеялись. Дино, остановившись на краю луга, поглядывал на них.

Кате пошла вперед и заговорила с ним. Я остался со старухой в тени дома.

— Той ночью людей было больше, — проговорил я. — Они остались в Турине?

Старуха ответила: «Не у всех нас есть автомобиль. Кто-то работает до поздней ночи. А трамваи не ходят. — Потом посмотрела на меня и заговорила потише. — Нами правит сброд, — пробормотала она. — Чернорубашечники. Совсем не думают. В какие руки мы попали».

Оставаясь на месте, я поприветствовал Фонсо. Махая рукой, он что-то крикнул мне. Они горланили, бросались яблоками и бегали друг за другом. Кате вернулась к нам.

Из дома позвали. Приоткрылась темная дверь, и кто-то крикнул: «Фонсо, пора».

Тогда все — девушки, парни, ребенок побежали в дом и исчезли.

Старуха вздохнула: «Ну, — уходя, загадочно произнесла она. — И эти и те. Если бы они договорились. Ведь друг друга они же не съедят. А страдаем всегда мы».

Мы остались вдвоем с Кате. «Ты не зайдешь послушать радио?» — спросила она.

Она пошла со мной, потом остановилась.

— Ты случайно не фашист? — сказала она. Она была серьезной, но засмеялась. Я взял ее за руку и фыркнул: «Мы все, дорогая Кате, фашисты, — тихо произнес я. — Если бы мы ими не были, то должны были бы взбунтоваться, бросать бомбы, рисковать своей шкурой. Кто им подчиняется и всем доволен, уже фашист».

— Неправда, — сказала она, — мы ждем подходящего момента. Нужно, чтобы война завершилась.

Она кипела от возмущения. Я держал ее за руку.

— Прежде, — смеясь, проговорил я, — ты не знала таких вещей.

— Чем ты занят? Чем занимаются твои друзья?

Тогда я объяснил ей, что уже давно не видел своих друзей. Кто-то женился, кто-то неизвестно куда переехал. «Ты помнишь Мартино? Он женился в баре».

Мы вместе посмеялись над Мартино. «Такое со всеми случается, — продолжал я. — Вместе проводят месяцы, годы, а потом и случается. Кто-то не пришел на встречу, переехал, и вот никто не знает, где тот, кого видели каждый день».

Кате сказала, что в этом виновата война.

— Всегда была эта война, — продолжал я. — Все мы в один прекрасный день остаемся в одиночестве. В общем-то, это не так уж и плохо. — Она взглянула на меня снизу вверх. — Время от времени кто-то находится.

— А тебе-то что? Ведь ты ничего не хочешь делать и хочешь оставаться в одиночестве.

— Да, — подтвердил я, — мне нравится быть одному.

Тогда Кате рассказала мне о себе. Она говорила, что трудилась, была рабочей, коридорной в гостинице, надзирательницей в колонии. Сейчас она каждый день ходит в больницу на дежурства. Старый дом на улице Ницца в прошлом году разбомбили, и все погибли.

— В тот вечер, — спросил я, — я обидел тебя, Кате?

Она как-то непонятно, чуть улыбнувшись, глянула на меня. Из голого упрямства я спросил: «Ну и? Ты вышла замуж, да или нет?».

Она потихоньку покачала головой.

«Кто-то оказался подлее меня», — тотчас подумал я и спросил: «Мальчик твой сын?».

— А если и так? — проговорила она.

— Ты этого стыдишься?

Она пожала плечами так же, как и прежде. Мне показалось, что она смеется. Но она спокойно произнесла хрипловатым голосом: «Коррадо, прекратим. Мне больше не хочется говорить. Я еще могу называть тебя Коррадо?».

В этот миг я успокоился окончательно. Я понял, что Кате и не думала возвращать меня, понял, что у нее своя жизнь и ей этого довольно. А я боялся, что она разозлится и будет, как и прежде, чувствовать себя оскорбленной и начнет кричать. Я сказал: «Глупышка. Ты можешь называть меня, как тебе хочется». Ко мне подбежал Бельбо, и я взял его за загривок.

В этот момент все, болтая, с воплями, вышли из темного дома.

V

Закончился июнь, школы закрылись, я все время проводил на холме. Я бродил по лесистым склонам под жарким солнцем. За остерией «Фонтаны» земля была обработана, там находились поле и виноградники, и я частенько ходил туда собирать в котловинах травы и мох, отдаваясь своей старой детской страсти, когда я мальчиком изучал естественные науки. Усадьбам и садам я предпочитал возделанные земли и обочины, на которых дикая природа вступала в свои права. «Фонтаны» была самым подходящим местом, оттуда начинались леса. Я не раз и по утрам, и по вечерам видел Кате, но мы не говорили о себе; я познакомился с Фонсо, поближе узнал остальных.

С Фонсо я спорил, шутя. Он был еще мальчиком, ему не исполнилось и восемнадцати лет. «Эта война, — говорил я, — мы все на нее попадем. Тебя призовут в двадцать лет, а меня в сорок. Как наши дела в Сицилии?»[3].

Фонсо работал рассыльным на каком-то механическом заводе, каждый вечер он приходил сюда с матерью и сестрами, а утром сломя голову уезжал на велосипеде. Он был циничным шутником, мгновенно загорался.

— Даю слово, — говорил он, — если меня призовут, призывной пункт взлетит на воздух.

— И ты туда же. Ждешь, пока до тебя доберется война. Всегда ждут, пока петух не пропоет, а потом просыпаются.