Читать книгу "Жнецы страданий - Екатерина Казакова"

Креффа же принимали в самой богатой избе – у старосты.

Ночью, лежа на хозяйском месте, на широкой лавке, укрытый теплым меховым одеялом, Тамир долго не мог уснуть. Слушал, как за плотно закрытыми ставнями свистит ветер. От глухого отчаяния и тоски в этот миг спасли только мысли об Айлише. Как она там? Скучает, наверное…

В другом углу жалко всхлипывала под тощим одеялом безутешная вдовица. Под ее тихий плач парень, наконец, погрузился в смутную полудрему.

Утром, когда его лошадка трусила следом за жеребцом Донатоса, невыспавшийся, разбитый, озябший Тамир проклинал Дар и свою судьбу, которая так насмеялась над ним, дав способности к тому, от чего у всякого волосы дыбом станут.

Все его учение больше походило на каждодневную пытку.

Однажды крефф привел ученика в мертвецкую и велел разрезать опухшему перележавшему покойнику грудину, чтобы вывернуть ребра и подобраться к потрохам. Но парень, едва взявшись за пилу, не выдержал. Запах гниющей плоти и вид голого синюшного трупа вызвали у него ужас, а при мысли о том, чтобы пилить кости и резать человеческое тело, словно овечью тушу, сознание уплыло в неведомые дали. Пол и потолок каземата поменялись местами, и послушник рухнул на каменные плиты, увлекая за собой высокий стол с ножами, долотами и молотками.

Пара хлестких пощечин и ведро ледяной воды быстро привели ученика в чувство. Он слепо моргал, пытаясь понять, где находится, что случилось и откуда так омерзительно несет тухлым мясом. И только слова креффа окончательно прояснили затуманенный разум:

– Или сделаешь, что приказано, или останешься тут до утра. В одиночестве. Уж после этого точно полюбишь покойников.

Как он резал, пилил и выворачивал смердящую осклизлую плоть, Тамир запомнил на всю оставшуюся жизнь. А еще запомнил, как долго и мучительно его рвало желчью, как боль скручивала живот, а ослабевшее тело дрожало, обсыпанное ледяным потом. Донатос все равно в ту ночь бросил его одного в каземате – отмывать покойницкие нечистоты и собственную рвоту.

После этого урока впервые поесть Тамир смог только через три дня. И хотя сжевал он всего один сухарь, нехитрая трапеза удержалась в животе ненадолго. А мясо парень не ел вплоть до самой зимы; от одного вида и запаха сворачивался в узел и блевал без остановки. Донатос, заметив, как осунулся и побледнел ученик, сказал лишь: «Ты на своем сале год можешь жить не жрамши».

Учились колдуны по ночам. Как объясняли Донатос и Лашта (еще один крефф), время наузника – ночь. Поэтому и постигать мастерство надо ночью, чтобы навсегда вытравить из себя страх перед покойниками, Ходящими и даже простой темнотой.

Среди учеников Лашты была девка по имени Зирка – невысокая, кряжистая и простодушная, но темная-а-а… беспросветно. В ней чувствовалась какая-то глубокая внутренняя сила, которая была вызвана не столько душевной стойкостью, сколько неумением чувствовать мир. Тамир смотрел на нее с завистью, когда она говорила:

– Ну что, что человек? Внутре-то все, как у хряка: потроха, кости да мясо.

Зирка казалась выдолбленной из каменной глыбы. Пятеро парней, ее соученики, завидовали девке смертно. А потом она пропала. Тамир решил, что наставник положил ей какой-то особый урок, но прошла седмица, другая, а Зирка не появлялась. Тогда выуч Донатоса спросил у одного из ребят Лашты, белобрысого паренька с отчаянными бесцветными глазами, куда исчезла чудная послушница. В ответ тот буркнул:

– Мертвяк загрыз… Упокоили уже.

Тамир побелел. Он как-то забыл о том, что леность и глупость в Цитадели могут быть смертельны, а теперь в памяти всплыли слова Нэда, услышанные в день приезда.

Донатос, который, несмотря на свою черствость и равнодушие, был весьма приметлив, уловил перемену в ученике и однажды, когда послушник терзал ножом тушу полуобратившегося волколака, вырезая тому сердце и печень, спросил:

– Боишься помереть, а, Тамир?

Парень вскинул на наставника глаза и ответил честно:

– Помереть – нет. Подняться или обратиться – очень.

Крефф усмехнулся:

– Правильный страх. Но обережник не должен бояться. Страх сковывает волю и ум.

– Зачем я его режу? – спросил вдруг парень и отложил в сторону нож. – Для чего? Он же мертвый.

Наставник зевнул и потянулся:

– Ты учишься не брезговать и не бояться, запоминаешь, где какие потроха находятся. Ну и еще… смотри.

Донатос взял из глиняной миски черное, влажно блестящее сердце, достал из-за пояса нож и сделал тонкий надрез на мертвой плоти. Потом тщательно обмыл клинок в рукомойнике и уколол себе палец. Капля крови обережника стекла в рану на сердце волколака. В темноту покойницкой упали несколько слов, которые Тамир не успел разобрать, а в следующую секунду мертвяк с разверстой грудиной резко сел и холодная ладонь, покрытая жесткой волчьей шерстью, ухватила послушника за плечо.

Случись это на месяц раньше, парень бы охрип от вопля, а может, и чего похуже стряслось бы, но за последние несколько седмиц учебы Тамира было уже не так легко испугать, тем более рядом стоял крефф. Тело начало действовать поперед разума. Свободная рука схватила разделочный нож и вонзила его в лежащую на столе печень.

– Ард-хаэр! – рявкнул Тамир на языке Ушедших.

Ручища волколака в тот же миг ослабла, и мертвое тело с грохотом рухнуло обратно на стол.

Юношу начала колотить запоздалая дрожь.

Наставник смотрел на него с сочувственной усмешкой:

– Ты – наузник. Если надо, можешь упокоить. Если надо – поднять. Главное – знать как. Ты режешь его, чтобы научиться и тому и другому. И еще запомни: не бывает плохих колдунов, плохие помирают первыми.

Тамир запомнил эти слова, как запомнил исчезновение Зирки, поэтому он упрямо учился, каждый день преодолевая себя, заставляя постигать науку, от которой был страшно далек.

Его все реже тошнило в мертвецкой, даже кошмары уже почти не мучали, а ладони постепенно покрывались тонкими нитями шрамов. Оказалось, резать плоть не так больно, как душу. И парень привыкал. Привыкал причинять боль самому себе и не замечать ее. Привыкал бодрствовать ночами и спать днем, вставать с закатом и ложиться с рассветом. Привыкал к темноте, в которой видел уже ничуть не хуже, чем при дневном свете. Привыкал к холоду казематов, к трупной вони, к свежеванию мертвецов.

И уже какой-то далекой и дикой делалась мечта стать пирожником, забывался запах свежеиспеченной сдобы, стиралась из памяти наука хлебопека, и вообще казалось странным, что когда-то эти огрубевшие изрезанные руки, ныне ловко вскрывающие трупы, месили тесто и отмеряли муку. Теперь он уже не мог вспомнить, сколько мер ржи надо на каравай, зато знал, что печень кровососа вдвое меньше человеческой и что, если обмазать ею подпортившегося покойника, тот не запахнет несколько дней.

В одну из ночей Донатос привел Тамира в подземелья Цитадели.