Читать книгу "Взрослые люди - Денис Драгунский"

Это бесподобно, мой милый. Ни у кого такого нет. Мы позволили себе самую большую роскошь – быть умными. Роскошь понимать.

И еще бо€льшую роскошь – поступить соответственно пониманию.

Мы вознеслись над своими телами. И даже над своими душами. Это прекрасно. У нас останется нечто более дорогое, чем сладость любви, у которой всегда привкус чего-то прелого. У нас остается чистейший разум – разум, который есть наивысшая, наитончайшая, наипрекраснейшая форма чувственности.

И во имя разума мы сейчас доедим курицу, допьем вино, вымоем посуду, и ты проводишь меня. До калитки.

Мы дошли до забора. Она подняла голову к высоким елям.

– Кстати, – сказала она. – Отдай мне мои спички. Ты их взял на кафедре, да?

– Не отдам, – сказал я, сжимая коробок в кармане. – Беги, опоздаешь.

Она пожала плечами и вышла за калитку.

Через полминуты я выглянул. Никого не было на дороге.

Только качались верхушки елок.

От ветра, конечно.

пусть проигравший платит

Все течет

Одна моя знакомая рассказывала.

Был у нее бойфренд в небольшой европейской стране.

Это очень удобно – иметь такого бойфренда. Ездишь к нему, когда хочешь, в Европу. На неделю, на две. Он верный, честный, приличный. А если вдруг не захочется, можно и не приехать. «Извини, милый, я очень занята на работе, завершаем проект». Он всегда верит. Никакой ревности, никаких подозрений: «Да, конечно, работа прежде всего». Даже скучно.

Ну, ладно.

Вот один раз она к нему приехала. Раннее утро было. Он ее встретил в аэропорту и сказал, что вот ключи, и пусть она сама едет домой. Ему надо в срочную командировку, до завтрашнего вечера.

Хорошо. Она приезжает, отпирает дверь, принимает душ, завтракает и начинает разбирать чемодан.

И вдруг видит, что у нее бархатный пиджачок весь измялся в чемодане.

А бархат вообще, строго говоря, гладить нельзя.

Что делать? Да очень просто. Отпарить на плечиках. Пусть он напитается паром, отвисится и потом высохнет. Так, кстати, можно и с костюмами поступать, и вообще почти с любой одеждой. Но это к слову.

Вот. Она идет в ванную, вешает внутри душевой кабины свой пиджак и пускает горячую воду. Убеждается, что вода нормально стекает. Затворяет дверцу душевой кабины, закрывает ванную и идет дальше разбирать чемодан. А потом в магазин. А потом приготовить обед. А потом посмотреть телевизор. А потом позвонить подруге, у нее тут была русская подруга, замужем за местным. Поболтали. Потом решили вместе сходить в кино.

Вечером она вернулась домой – что-то как будто журчит.

Батюшки! Пиджак отпаривается! Забыла совсем. Но ничего страшного. Не протекло, не залило. Она пиджак повесила сушиться, и назавтра он был в замечательном виде. А тут и бойфренд приехал.

Они очень мило провели пару недель, потом она уехала. А примерно через полгода приехала снова.

Всегда очень спокойный бойфренд встретил ее в радостно-возбужденном виде. У него прямо глаза блестели. Она его никогда таким не видела.

– У меня такая удача! – сказал он. – Я выиграл судебный процесс!

– С кем?

– С фирмой, которая обслуживает наш дом! Они выставили несуразный счет за горячую воду! Примерно втрое больше, чем обычно! Но я храню все квитанции. Мой адвокат доказал, что в течение десяти лет я тратил всегда одинаковое количество горячей воды. Летом столько, зимой столько, плюс-минус двести литров в месяц. Но ведь не втрое же больше! Судья решил, что это ошибка техники.

– Конечно, – сказала она. – Почему мы должны платить за чужие ошибки?

– Не должны! – сказал он.

– Вот именно! – и они поцеловались.

голос

Город

Крендовский вспоминал название белорусского города. Но не Минск и не Витебск. И не Могилев. Ближе к западной границе. Гродно или Брест.

Крендовский, уезжая, поставил квартиру на пультовую охрану. Была такая система: надо было нажать клавишу на коробочке у двери, потом позвонить по телефону и сказать: «Крендовский, ухожу». Там отвечали: «Иванова, Одесса». То есть фамилия дежурной и пароль, название города. А когда возвращаешься, надо позвонить и сказать свою фамилию и пароль, название города. И там ответят: «Петрова сняла».

Хотя среди дежурных не было ни Ивановой, ни Петровой. Были Телегина, Любарова, Казак, Шелатонина и Робертус – наверное, высокая толстоватая блондинка. У Казак был очень лихой голос, она даже пару раз говорила ему «с приездом», когда его не было дома недели две. Казалось, еще слово, и она предложит ему встретиться. Ну, или не откажется, если предложит он. Но она ему не нравилась. Наверное, она была очень чернобровая. Телегина и Любарова были никакие. Обыкновенные тетки. Лучше всех была Шелатонина.

Поэтому, когда Крендовский на этот раз уезжал и ему ответила безразличная Телегина, он совсем затосковал и забыл записать город. То есть он запомнил, что Брест. Ведь через Брест ехать! Но потом вдруг подумал, что Гродно.

Крендовский уезжал в Германию. Он познакомился с этой женщиной в Интернете. Потом они встретились в Москве. Она два раза оставалась у него ночевать. А теперь пригласила к себе, в маленький городок рядом с французской границей.

Все говорили, что ему страшно повезло. Тем более что она была нестарая, но со взрослыми детьми и собственным домом. Она была учительница, то есть ее не могли уволить. Она учила русский язык.

– Ja ljublju tebja, mne khoroscho s toboj, – шептала она ему ночью.

– Ихь аух, ja tozhe, – бормотал он, и ему было стыдно.

Потому что он ее не любил. За чистый дом, за ловкий секс, за тело, пахнущее шампунями и кремами, за невкусную здоровую еду, за утреннюю пробежку. Он чувствовал себя неблагодарной скотиной. Хотя он вовсе не жил за ее счет: заранее передал ей обговоренную сумму. И ничего не обещал. И она тоже ничего не обещала, она сама сказала, что это только проба, попытка.

Когда они прощались на вокзале, он ничего не сказал. Она тоже ничего не сказала.

Это было очень тяжело. Он всю дорогу пил сначала ликер, а потом таблетки.

Но после Бреста стало легче. А на Белорусском вокзале – совсем хорошо.

Он подошел к двери, отпер. Пискнула коробочка, загорелась лампочка. Он нажал клавишу и побежал по пыльному паркету к телефону, вспоминая пароль. Брест или Гродно? Набрал номер.

– Пульт, – услышал он и вдруг вспомнил, что это Смоленск.

– Крендовский, Смоленск, – сказал он.

И милый, родной, единственный, месяц не слышанный голос ответил:

– Шелатонина сняла.