Читать книгу "Волною морскою - Максим Осипов"

С другой стороны, в том приходе было много детей. Отцу Сергию нравилось разговаривать с ними. Обнаружилось, например, что они часто рвут, жгут, уничтожают деньги — проверяют границы своих возможностей. Одной девочке он рассказал историю про телефонную будку. Кажется, напугал ее.

Однажды, заходя в трапезную, услышал: «Рассматривайте его как продукт не до конца преодоленного аутизма», — говорил один из его собратьев-священников, о нем говорил. «Нельзя никого записывать в аутсайдеры, — отвечал другой. — И последние будут первыми». Отец Сергий, поколебавшись, вошел, попробовал улыбнуться. «Мы обсуждали нового главу государства», — нашелся собрат, тоже попробовал улыбнуться. Дело было в двухтысячном.

Потом был еще один храм, совсем новый, где он стал уже настоятелем, прихожан тут почти что не было, но храм считался богатым, поскольку располагался рядом с районным судом. Здесь было много случайных, нецерковных людей, каждый день разных. В ожидании решения своих гражданских и уголовных дел они щедро жертвовали на храм, и отец Сергий отвозил значительные суммы архиерею. Глядеть на того было всякий раз неловко, а посоветоваться стало не с кем — любимый его отец Лев умер, и вместе с собором священников, многие из которых приходились умершему родственниками, отец Сергий читал на отпевании Евангелие и пел «Волною морского», оглядывался на Марину, жалел, что не может с нею рядом погоревать.

Очень тогда эти денежные вопросы волновали Марину, смущали ее. Но, между прочим, архиерей не был плохим человеком, просто слишком много занимался строительством, да и разнообразных искушений у епископов больше, чем у простых священников и мирян. Не они, не епископы, мешали отцу Сергию стать хорошим священником — только он сам. Дважды в год отец Сергий делился с официальным исповедником своими сомнениями — посильный ли взял себе крест. Про Марину молчал, хоть и мысли не возникало, что исповедник может проговориться кому-нибудь про его семейные неурядицы.

Теперь он служил в маленькой церковке в центре Москвы с приходом, как говорили, «в полторы старушки», один, с левым хором, то есть любительским, никуда оттуда не рвался. Спрашивали, конечно: что с матушкой? В смысле: почему в храме не появляется? — Недомогает. Потом и спрашивать перестали, и как-то сплетен вокруг этого не было. За десять лет приход не вырос, но эти самые «полторы старушки» отца Сергия, кажется, уважали. Вот если бы отношения с Мариной не пришли в такую негодность… Он знал, чем она сейчас занимается: рассматривает фотографии Моны в своем телефоне или компьютере.

Целый день он не ел ничего, но голода не ощущал. Болело внутри, глубоко — не то в груди, не то в животе, где-то между, под ложечкой. Откуда-то отец Сергий усвоил, что первый признак инфаркта — страх. Но страха он как раз не испытывал.

Со смертью, с чужой, отец Сергий сталкивался постоянно, а о собственной думал нечасто, поскольку вообще-то мало размышлял о себе. Но если все-таки думал, то довольно светло — никогда как о прекращении житейских тягот, скорее — как об избавлении от страха и от неведения в отношении посмертной судьбы.

Болело, однако, сильней и сильней. Внушить себе, что вот — боль отдельно, а он, отец Сергий, — отдельно, не получалось. Выпил чаю безо всего, один, уже в сумерках. Боль не прошла. И к ней добавилась тошнота.

Отец Сергий, как все священники, опасался рвоты. И потому решил, что пришло время действовать. Позвонил ноль-три, объяснил, где болит, выслушал их советы. Наконец узнал, что машина в больнице одна, и она на вызове, заказал такси. Отец Сергий надеялся уйти тихо: он стеснялся своего нездоровья, но Марина услышала, выскочила, стала беспорядочно его собирать.

Нет, подрясник не нужен, он не хочет производить впечатление.

Откуда-то отец Сергий знал — так и будет: Марина его отвезет в больницу, они попрощаются. Рановато, ему еще нет пятидесяти… Какая-то часть его конечно же испугалась. Ощущение, что собираешься погрузиться в холодную реку. Надлежит надеяться на обретение нового тела, после того как душа разлучится с тем, которое есть. Господь ему даст иную форму существования. Может быть, прямо сегодня и даст.

Больница, приехали. Освещены лишь окна верхнего, третьего этажа, без них пустой двор был бы совершенно темным. У входа несколько мрачных мужчин.

Внутри его усаживают на коляску, словно он не пришел к ним только что сам, и какая-то полная женщина начинает безо всякого дела перемещать его в полутьме из одного кабинета в другой. Отец Сергий себе не вполне уже принадлежит.

Он лежал в больнице всего лишь раз в жизни — в семнадцать лет, по направлению военкомата. Лежал с двумя мужиками, которые звали его дезертиром и посылали за водкой. По ночам мужики храпели так громко, что казалось, они не храпят, а ревут, как какие-нибудь саблезубые тигры. Ничего медицинского от той госпитализации не запомнилось.

Все идет, как должно идти. Марина звонит приятельнице, которая знает тут все: главное, утверждает она, поскорее попасть наверх, на третий этаж — там происходит вся медицинская деятельность. Майя Павловна сейчас спустится. Майя Павловна — заведующая отделением, дежурит сегодня, приятельница говорит, что им повезло.

Вновь ожидание: Майя Павловна занята, сами идите к ней. По дороге наверх, в царство света, происходит маленькое происшествие.

— Поднимайте! Чего ждете? — кричит на теток Марина.

Лифт не работает. Как так? Он же ездил минуту назад!

Марина умеет воздействовать на людей. Медсестры, санитарки или — кто они? — фельдшера испуганы: сейчас мужики подойдут. Помогут, подымут. Своими ногами нельзя: Майя Павловна их убьет. Любая боль выше пупка требует регистрации кардиограммы.

— Вот и делайте!

Пусть Марина молчит, думает отец Сергий, а лучше всего — домой едет. Конечно, она переживает, на свой манер, но ясно же: ничего у них не работает.

Он говорит:

— Я вполне в состоянии подняться по лестнице. Не настолько я плох.

— Настолько, настолько. — Марина не дает ему слова сказать. — Он никогда ни на что не жаловался, — это уже окружающим.

Что с их проклятым лифтом такое? Выясняется, в нем — покойница. Раньше чем через два часа после смерти отправлять покойников в морг не положено, вот и завозят их в лифт.

Не хватало еще мертвецов бояться. Отец Сергий встает, берет у Марины сумку, приоткрывает железную дверь:

— Тебе нельзя! — Даже не поцеловал ее на прощание.

Захлопнул дверь, нажал третью кнопку. Действительно, в лифте тело, завернутое в простыню.

Происхождение покойницы выяснится для отца Сергия чуть позднее. Старушку девяноста девяти лет заморозили ее дети и внуки с их женами и мужьями: не придали значения круглой дате, не стали ждать, пока их родственница доживет до ста. Положили ее на клеенку, раздели, в последние годы старушка была совершенно беспомощной, открыли окно, ночи в мае холодные, дождались, пока перестанет дышать, вызвали «скорую» — приезжайте и констатируйте. — Окна с какой целью открыты? — Для проветривания, а что? — И батареи в комнате были выключены. В общем, приехали и констатировали, но не смерть — сильное переохлаждение. До двадцати восьми градусов. Пульс у нее еще был. Сообщили в милицию, теперь родственников старушки ждут следствие и суд. Прожила она несколько лишних часов благодаря гуманной медицине, скажет отцу Сергию сосед-писатель, — чего только не предпринимала Майя Павловна, чтобы ее согреть.