Читать книгу "Чертова кукла - Зинаида Гиппиус"

— Экий ты какой, — сказал Сергей Сергеевич и посмотрел на него нежно. — Сказал бы, я бы сам принес.

А Саватов опять к Михаилу:

— На вашем месте вам перегодить хорошо. Осмотреться. Что ж так бежать, по инерции.

— Уйти, что ли? Как? Различно уходят. Юрий Двоекуров ушел… просто надоело. Сестра моя ушла… или уходит — руки опустились. Да что об этом говорить: нельзя мне уйти. Некогда осматриваться.

И он опять рассердился на себя.

— О чем мы говорим? И с какой стати?

— О вас говорим, — сказал хроменький. — Право, не торопитесь. Будет вернее. Как же не оглядеться? Времена уж двинулись, и у самого-то у вас, должно быть, требований прибавилось.

— Нет, что мы намеками да намеками, — произнес Михаил взволнованно и сел. — Я вижу, вы кое-что знаете, но мало, как все со стороны. Я верю, что вы друзья (вот, толкую с вами!). Но и вы мне поверьте: не могу я уйти теперь, именно теперь, именно я! Не могу. Все равно, что там во мне ни делается, это все равно. Это я должен в карман спрятать, как будто и нет ничего, и не ради же себя! А ради тех, которые не переменились, не выросли, но и не изменили! Куда же я их-то деваю? Расшаркнуться, до приятного свиданья, я по-своему буду делать, у меня, мол, кругозор расширился, вам за мной не угнаться? А как они это поймут? И они не виноваты, что поймут, как предательство. Ведь я не их мнения о себе боюсь, я действительно боюсь предать их, бросить, непонимающих, разбитых, на тяжком повороте дороги. Шли-то вместе? Не могу я их тут оставить, ведь это даже не перед одними живыми будет измена, но и перед мертвыми!

— А если дело требует? — крикнул на всю комнату Сергей Сергеевич. — Небось думка-то уж есть, не отвертитесь, что на старых дрожжах, в старой корчаге тесто замешивать, — старые хлеба взойдут? Есть думка? И взойдут. Тогда как?

— Пусть, — дерзко сказал Михаил. — И я не дорого стою. Куда мне! Высоко не залечу, все равно. Меня к земле тянет. Лучше со своими солдатами помереть, чем улепетнуть, чтобы свежий полк набирать. Где мне? Пусть уж свежие, как знают.

Наступило молчание.

— Впрочем, что ж? — сказал Михаил тише и поднял голову. — Я скрывать не стану, мне и без вас об этом обо всем думается. Оттого, может, и разговорился тут… Вперед лбом я теперь и хотел бы, так не мог бы уж сунуться. Я жду, жду, пока есть малейшая возможность. Совсем в потемках нельзя. А потемки я вижу. Надо ждать. Вы мне верите?

— Верим, — сказали Саватов и хроменький. А Сергей Сергеевич прибавил:

— Трудно это, на точке долго удерживаться. Ну, может надо еще. Много чего нынче в потемках вьется. Кабы глаза кошачьи, так рассмотреть можно.

Михаил вдруг поднялся порывисто.

— Ну, прощайте. Поздно. Я пойду. Спасибо вам… Не знаю, за что, а спасибо. Сергей Сергеевич, правда: нет у нас кошачьих глаз, и даже человечьих нет, чтобы человека видеть, как надо. В этом и беда вся.

Хроменький улыбался ему весело.

— Будут, будут глаза. Это все будет, не бойтесь. Пока-то держитесь крепче. В свое, что есть в вас хорошее, верьте.

— Мало хорошего! — печально усмехнулся Михаил, и тут же, словно за нитку кто перед ним продернул, увидал он свои дни и себя в них, то самоуверенным, то бессильно злым, то порывисто-самоотверженным, то мальчишески-дерзким, часто пошлым, часто холодным, но всегда, тупо ли, остро ли, страдающим.

— Что ж, я привык… один, — пробормотал он, отвечая на какую-то свою неясную мысль.

Все пошли провожать его в переднюю.

— Нет, одному нехорошо, — сказал Сергей Сергеевич. — И привыкать не к чему. Одному — это уж нехорошо.

Хроменький предложил:

— Может, ночевать останетесь? У нас в квартире никого. Прислуги не держим. Приходит утром старуха…

— Нет, нет, спасибо, я пойду, — отказался Михаил. — Спасибо вам.

— Зайдете еще когда?

— Вряд ли… теперь. Вряд ли увидимся.

— Увидимся, — с уверенностью сказал Сергей Сергеевич. — Не теперь, так после. Я бы с вами пошел бы еще, поработал, право! Старые-то дела да на новых дрожжах, ух как взошли бы!

Михаил только вздохнул.

— Прощайте. Мне вот одно жаль: говорил столько о себе… А об вас ничего толком не знаю. Порассказали бы, что вы, как так живете.

Друзья рассмеялись.

— Да что ж тут рассказывать? — удивился хроменький. — Каких видите, такие и есть. А о чем думаем, живя, — это мы и друг другу не все успеваем рассказывать. Ваше же дело спешное.

Сергей Сергеевич подумал-подумал, поставил свечку на подоконник и поцеловал Михаила.

— Ну, простите. До свиданья, до будущего. Пошли вам…

Старик Саватов, когда Михаил уже взялся за ручку двери, окликнул его:

— А я вам не говорил, как я этого студента знаю, Двоекурова? Я ведь у графини бываю, у старухи. Редко, но бываю. Древнее у нас, древнее знакомство. Графиня — особа ясная, жесткая, но она с неожиданностями. А девочка, внучка, приятельница моя, очень она хорошая. Глаза такие молчаливые.

— Вы ее видаете? — быстро спросил Михаил. — Да, хорошая девушка, я знаю.

— Вот еще что, милый: если бы вам что понадобилось… мало ли что, может же случиться… если прислать кого… или известить кого… Ну так прямо сюда, на имя племянника. Орест Федорович Ден. Это я на всякий случай.

Орест закивал головой, улыбаясь:

— Да, да, на всякий случай.

Глава двадцать четвертая ЧЕРНЫЕ УЛЫБКИ

Когда старая графиня узнала, что Саша Левкович ранен и лежит в больнице, то сжала сердито губы, помахала в лицо батистовым платком и произнесла многозначительно:

— Rien de plus naturel![13]Несчастный глупый мальчик! Я этого и ожидала. Стоит раз увидать эту… на ком он имел глупость жениться…

Юрий, который докладывал графине о происшествии (очень кратко, в общих чертах, просто, что Саша неопасно ранен и случилось это у него, Юрия), удивился. Невольно подумал, что старуха не лишена проницательности.

— И что за манера! — продолжала графиня. — Ездить по чужим квартирам! Мог бы и дома делать свои глупости.

Помолчала сердито и прибавила:

— Таких женщин, как его жена, надо уметь воспитывать. Нужно уметь на них руку положить, — перевела она с французского. — А не умеешь — так не женись! Не женись!

Юрий весело улыбнулся. Решительно графиня рассуждала с толком.

— Vous avez raison, madam[14],— сказал он почтительно и лукаво. — Сашиной жене не хватало воспитания. Но, слава Богу, тяжелый урок не прошел для нее даром. Она очень потрясена. Дни и ночи проводит в больнице, около мужа. Будем надеяться на лучшее.