Читать книгу "Так ли плохи сегодняшние времена? - Генри Филдинг"

Полная свобода от этих законов, если я не слишком заблуждаюсь, есть совершенно необходимое условие для истинного проявления юмора, и посему его не приходится ждать от людей, следующих правилам хорошего воспитания.

В самом деле, хорошее воспитание есть немногим большее, чем искусство выкорчевывать те семена юмора, что природа изначально посеяла в наши умы.

Дабы показать это, нужно только разобраться с понятиями, в чем я не вижу большой трудности, озадачившей прочих сочинителей. Иные высказывались о слове «юмор» так, словно оно содержало в себе некую тайну, не могущую быть раскрытою, и ни один, насколько мне известно, не озаботился внятно разъяснить, что он такое, хотя я почти не сомневаюсь в том, что это было должным образом сделано Аристотелем в его труде о комедии, к несчастью не сохранившемся.

Но удивительнее всего то, что мы находим достаточно толкований его у сочинителей, в то же время признающих, будто не знают, что это такое. У мистера Конгрива в письме к мистеру Деннису читаем: «Определить, что такое юмор, так же трудно, как установить, что такое остроумие»; и через несколько строк он говорит: «Существует большая разница между комедией, где очень много реплик юмористичны, как выражаются в публике, и комедией, где имеются персонажи, обладающие юмором и весьма отличающиеся друг от друга по характеру этого свойства, порождаемого различием в их внешности, темпераменте и устремлениях. Я считаю, что под юмором следует понимать некую особую и в каждом данном случае неизбежную манеру вести себя и говорить что-либо, свойственную какому-либо одному человеку, естественно присущую ему и отличающую его поведение и речь от поведения и речи других людей. Юмор так же соотносится с нами и со всем, что от нас исходит, как акциденции соотносятся с сущностью, — это своего рода цвет, запах, вкус, которыми пропитаны мы и все, что мы делаем и говорим. Хотя деяния наши столь многочисленны и многообразны, все они — ветви одного дерева и по природе своей имеют единый характер» и т. д.

Если мой читатель еще сомневается в том, что это и есть правильное определение юмора, то пусть он сопоставит его с теми образцами юмористических характеров, что были даны нам величайшими мастерами и повсеместно признаны таковыми, и, возможно, он будет убежден.

Бен Джонсон, посетовав на неправильное употребление этого слова, продолжает:

Суть юмора мы так определяем:

Имеет свойства воздуха, воды,

В себе несет их оба свойства:

Текучесть, влажность, можно для примера

Воды пролить — и лужа станет, растечется:

И так же воздух, в рог иль в трубку вдутый,

Летит наружу, оставляя по себе

Росы подобье; из чего нам ясно,

Что все текучее и влажное — все то,

Что в рамках не способно удержаться,

Есть юмор. Так и в теле человека

Желчь желтая и черная, кровь, слизь —

Все это без конца перетекает

В единственное место, без заминок,

И называется гуморами. И вот

Метафорически мы можем привести

Все это к целостному положенью;

Так, если состояние особое

Овладевает человеком и влечет

Все впечатления его, все чувства, силы,

В едином их перемешав потоке,

То это совершенно точно — юмор.

Вот шулер нацепил перо цветное,

На шляпе лента иль в три слоя брыжи,

Шнурки длиною в ярд, иль на французских

Подвязках видим вдруг швейцарский узел —

Не юмор ли? Что может быть смешней?

Это отрывок из первого действия пьесы «Всяк наперекосяк», и я не сомневаюсь, что иным читателям покажется, будто сочинитель был не в своем уме, когда писал эти строки; другие же, безусловно, высмотрят сквозь сор блеск драгоценнейшего металла. На самом деле его изречение, если освободить его от туго зашнурованного корсажа, означает вот что: раз слово «юмор» заключает в себе представления о влажности и текучести, оно было применено к известным влажным и текучим свойствам тела, а затем метафорически — к своеобразным свойствам разума, которые, возобладав, перетекают, подобно главенствующим гуморам тела, все в одно место, и как последние достоверно поглощают и усвояют все телесные соки и силы, так первые не менее определенно завладевают свойствами, склонностями и силами разума и как бы поставляют их себе на службу, целиком и полностью подчиняют себе[85].

Перед нами еще одно вполне подходящее определение юмора, который и в самом деле — не более чем сильная наклонность или расположенность разума к чему-то одному, особенному. Перечислить эти наклонности было бы, по замечанию господина Конгрива, задачею столь же беспредельною, как и подвести итог человеческим мнениям; более того, справедливо говорит он, слова quot homines tot sententiae могут быть с большим основанием отнесены к их проявлениям юмора, нежели к их мнениям[86].

До сих пор не было упомянуто смехотворное, идея которого, хотя и не основополагающая для юмора, всегда присутствует в нашем о нем представлении. Смехотворное подстраивается к нему двумя путями — либо манерою, либо энергией своего проявления.

В любом из этих случаев наилучшая и достойнейшая склонность человеческого разума может предстать смехотворной. Чрезмерность, говорит Гораций, даже на пути добродетели доведет мудрого и доброго мужа до безрассудства и порока. Так же отдаст она его и во власть смехотворного; ибо оказаться в ней, говорит благоразумный аббат Бельгард, очертя голову может с легкостью человек превосходного ума и самых похвальных правил[87]. Набожность, любовь к отечеству, преданность, родительская любовь и проч. — все они пополнили сцену юмористическими персонажами.