Читать книгу "Казанова - Эндрю Миллер"

— Я принес его вам, мсье. — Он отдал колпак шевалье, который размял его в руках и принюхался.

— Благословляю тебя, Жарба. Уж в таком-то пустяке никто бы мне не отказал.

Жарба аккуратно поправил столбик свечи.

— Да, мсье, не отказал бы.

Казанова окинул его пристальным взором.

Они позволили себе маленькие радости и утехи, но, как ни странно, это не облегчило им жизнь. Свежие рогалики и кофе не соответствовали суровому быту и тяжелому труду на мосту, для этого куда лучше подходил джин. А от ночных сорочек и чистого белья им не стало лучше спаться. Несмотря на усталость, по ночам они лежали с открытыми глазами и прислушивались к стонам. Ночлежка напоминала судно с эмигрантами, попавшее в шторм. Рабочие поглядывали на них с подозрением. Даже Рози казалась смущенной и неловко улыбалась, наблюдая, как преобразился у нее на глазах этот человек в лохмотьях под лисьим воротником.

В следующее воскресенье, когда дом опустел, Казанова с Жарбой отгородили занавесками большой угол комнаты, поставили там стол и повесили два гамака. Они всучили хозяйке золотую монету, и старуха держала ее в зубах целую минуту, желая убедиться, что это не подделка. А привратник нашел для них кресла, несомненно, раздобыв их в чьей-то столовой. Вечером они зажгли лампы, и маленькая комнатка засияла, как уютная детская. Рози и Каспара пригласили к обеду. Холодный лосось блестел, как серебряная канитель, и какое-то время все четверо стояли вокруг стола, будто приверженцы некоего древнего культа, адепты обтекаемого жемчужного спасителя. Затем Жарба нарезал лосося ножами, обнажив сочную рыбную плоть, и Каспар поцеловал Казанове руку. Рози оглянулась и взяла вилку, будто какое-то неведомое и, по всей вероятности, опасное насекомое. Шевалье подбодрил ее улыбками и кивками. Его удивило, почему он раньше не обращал внимания на ее грязные, да что там, просто задубевшие от грязи руки. Неужели этой девушкой он обладал возле Темзы? Этой вороватой неряхой?

Пока они обедали, единственными долетавшими до Казановы звуками были урчание в животе у Каспара да знакомая тяжелая музыка кашлей и стонов по ту сторону занавесок. Шевалье предложил поиграть в карты. Но австриец, хотя и клялся, что некогда любил проводить время за карточным столом, не помнил правил ни одной игры. Рози покачала головой, и растерянное выражение ее лица тотчас сменилось злобной гримасой. Казанова уже твердо решил, что не станет предлагать ей разделить с ним гамак, и, когда они кончили пить вино, встал и начал прощаться. Каспар обнял его, всплакнув на груди у шевалье, и побрел в темноту. Рози обошла стол. Казанова поклонился ей и на своем наилучшем английском пожелал ей «добраночи». Лишь потом он спросил у слуги, что она сказала, когда уходила. Жарба, развешивавший гамаки, бросил через плечо:

— Кто вы такой?

— Кто вы такой?

— Да, кто вы такой?

Они проработали на мосту еще неделю, хотя больше никого не приглашали на свои пиры, да к ним никто и не являлся. Рабочие чувствовали, что над ними посмеялись. Их страдания, казалось, были частью чужой, непонятной игры. Компания следила за Казановой, подозревая в мошенничестве, сговоре с соперничающими синдикатами, и боялась, что он скроется темной, безлунной ночью, заложив под недостроенный мост пороховые заряды.

— Я чувствую себя, — признался шевалье Жарбе, когда они уединились во время утреннего перерыва, — как стакан ценой в шиллинг, который вот-вот расколется.

В четвертое утро той последней недели задул холодный ветер, и его ледяные пальцы глубоко проникли им в уши. Рабочие замотали головы тряпками, а Казанова надел монгольскую шапку из ячьей шкуры и завязал «уши» под подбородком. Именно в тот день подрядчик уволил их простым щелчком пальца. За этим жестом не последовало ни реплик, ни объяснений, ни прощания. Каспар стоял с другими рабочими и ждал, когда подъедет лодка. Он стыдливо потупил взор, уставившись на свои башмаки. Рози уже была на мосту. Казанова помахал ей рукой, полагая, что она его заметит, а потом повернулся и зашагал прочь. На что он рассчитывал? Неужели думал, что сумеет убежать от себя на цыпочках? Это был всего лишь карнавал, переодевание, детская игра, но когда Жарба отправился на Стрэнд искать наемный экипаж, Казанове вдруг захотелось вернуться, броситься к подрядчику и подкупить его, чтобы тот позволил им еще немного поработать на мосту. И пока они не пересекли Хеймаркет, он не мог утверждать, что эпопея закончилась. Казанова решил считать, что во всем виноват Жарба, потом отказался от этой мысли. Они вошли в дом, миссис Фивер встретила их с распростертыми объятиями и воскликнула от радости. Неужели старушка в него влюблена, удивился шевалье.

глава 12

После возвращения они целую неделю наслаждались роскошью как наградой за перенесенные лишения, благо кошелек Казановы позволял это с лихвой. Внизу в комнатах высились серебряные вазы с гроздьями винограда величиной с мужской кулак, парниковыми ананасами, созревшими не по сезону абрикосами и продолговатыми лимонами. Эти лимоны так ярко светились в темноте, что рядом с ними можно было читать. Комнаты украшали и букеты редких цветов — их с научными целями вырастил в садах Кью, некий чудаковатый джентльмен. Они поражали фантастическими оттенками, их бутоны, казалось, невесомо реяли посреди гостиной.

У особняка дежурили наемные кареты. В ожидании иностранца и его слуги кучеры заигрывали с горничными и соревновались в плевках на дальность. Вечерами Казанова и Жарба выезжали в город на званые ужины или в игорные залы и вдыхали по дороге запах жарившихся на углях каштанов. Деньги разлетались, словно рой золотых мотыльков, и он, сам не зная почему, стремился от них отделаться — словно от заразы, подтачивающей его слабые мускулы, словно от лисы, выедающей внутренности. Жарба ежедневно фиксировал расходы и однажды, подведя месячный итог, легким движением подтолкнул хозяину гроссбух, но тот не стал проверять и захлопнул расходную книгу. Еще несколько дней подобных трат, и шевалье придется снова наняться разнорабочим на мост или поискать очередную старую богачку, тоскующую по неотразимому прожигателю жизни.

Казанове нужно было успокоиться, побороть эту лихорадку безрассудства, и он предложил Жарбе попариться в турецких банях синьора Доминечетти в Челси. Нагота демократична, она уравнивает всех, и он без удивления увидел в банном зале известных всему Лондону епископов рядом с торговцами пряностями. Они проступали сквозь клубы пара, точно осетры в ханском аквариуме, и распознать табель о рангах можно было, лишь взглянув на раскрасневшиеся полные и благодушные лица. Шевалье прислонился к колонне. Жар обвил его шею, как любовница. Горячие, маслянисто густые струи пота хлынули из пор его лица, заструились по морщинам. Он посмотрел на свои руки. Даже теперь, освободившись от канатов, они то и дело выворачивались и по-обезьяньи кривились. Казанова согнул их и подумал о Рози, о свайном молоте, о въевшемся трудовом поте. Если бы он заставил себя в нее влюбиться? Вот была бы история! Почему человек не может внушить себе это чувство, даже когда ему хочется? Почему нельзя просто сказать: «Я люблю эту девушку!» и начать ее любить. Отчего любовь нельзя нарисовать, как картину? Или сварить ее, как суп? У художника есть цель — создать образ, а умелая повариха знает много секретов. Вот и у сердца тоже есть свои законы: его влечет к себе мисс X, оно очаровано мадам У. А если мисс X или мадам У обманули его ожидания, остается лишь сжечь холст, вылить суп и начать все сначала. Бедная Рози! Теперь они похожи на два конца милновского моста, обреченные с каждым днем все сильнее отдаляться друг от друга…