Читать книгу "Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев"

Матиньон, не сходя с места, с удовольствием принялся поглощать то, что принесли, а юный принц, сидя рядом, с любопытством слушал рассказы старого воина, а заодно объяснял, как идет подготовка к свадьбе и как встречают гугенотов парижане.

Слуги, стоя в дверях, удивленно глядели на Матиньона. Недоумевая, какое право имеет этот человек вести себя так вольно в присутствии принца королевской крови, во все глаза разглядывали его, стараясь запомнить, дабы в будущем не попасть впросак.

И что уж говорить о вечере того же дня, когда за Лесдигьером и Шомбергом в Лувр пришел паж от принца Конде с просьбой немедленно прибыть к нему. Едва все встретились, как сердце старого Матиньона не выдержало: он упал в объятия друзей и расплакался, как отец, дождавшийся с войны любимых сыновей.

Благословение от папы, наконец, пришло; письмо прислал с нарочным из Рима кардинал Карл Лотарингский. Других писем быть не должно, решила Екатерина. И пусть папа беснуется, сколько хочет, но она сделает свое дело. Зато потом он будет благодарен ей как неутомимому борцу за католическую веру, как мечу, который неустанно сечет головы мятежным еретикам.

Глава 4

Ночной визит на улицу Четырех сыновей

В воскресенье семнадцатого августа около десяти часов вечера Екатерина Медичи приказала подать носилки к боковому крыльцу Лувра. Усевшись, надвинув на глаза капюшон и задернув шторы, она сказала, что хочет полюбоваться вечерним Парижем.

Ее донесли до самого конца улицы Трус-Ваш, потом, миновав два перекрестка, вышли к монастырю Сен-Мерри. У Сент-Круа де Ла Бретонри носилки повернули налево и очутились на улице Сент-Авуа, в самом ее начале. Она была шире, чем предыдущие, за исключением Сент-Оноре, и народу здесь было побольше; впрочем, жители торопились поскорее разойтись по домам, пока совсем не стемнело и они не стали жертвами ночных разбойников, к коим единодушно причисляли гугенотов, потому как те были бедны и путем ночного грабежа пополняли кошельки. Так учили их проповедники, и поскольку никто не смел, сомневаться в правдивости высказываний святых отцов церкви, то гугенотов стали ненавидеть еще больше, нежели после того, как духовенство окрестило их безбожниками.

Но все же прохожие бросали любопытные взгляды на необычное и несколько несвоевременное шествие, в центре которого качались носилки без каких-либо опознавательных знаков. Это мог быть какой-нибудь вельможа, возвращавшийся домой из Лувра или, наоборот, отправляющийся в гости к любовнице. То же можно было сказать и о даме. Неплохой случай поживиться для грабителей-гугенотов, авось их сразу поубавится, ведь носилки сопровождали вооруженные с ног до головы швейцарцы в шлемах и красных мундирах, поверх которых блестели стальные нагрудники.

Между особняками Мезм и Монморанси носилки остановились. Рука в перстнях, высунувшаяся из-за шторы, показала вправо. Миновав еще ряд домов, та же рука сделала знак остановиться. Они находились прямо посередине улицы Катр-Фис. На них глядел сверху зарешеченными цветными стеклами готических окон громадный дворец. Тому, кто вздумал бы забраться на шпиль одной из четырех угловых башен или на самый верх конической крыши этого колосса, едва видимой с земли сквозь частые зубцы стен, люди внизу показались бы муравьями. Дом принадлежал семейству Гизов.

Королеву-мать ждали. Это было видно по тому, как, едва носилки остановились у главного входа, двери тотчас раскрылись и на крыльцо вышли придворные. Едва Екатерина ступила на землю, они низко склонились. Впереди стоял молодой герцог Гиз.

— Ваше величество, вы неосторожны, — произнес он. — Мы ждали вас раньше, а вы… в такое время…

— Обратно я поеду еще позже.

— Вы можете остаться здесь.

— Завтра свадьба.

— Тогда я дам вам еще охрану.

Екатерина кивнула:

— Это будет нелишне. Всякие подозрительные личности то и дело попадались на пути. Черт знает, во что превратился Париж — какое-то логово бандитов и нищего сброда.

— Дело рук гугенотов. Но скоро город от них избавится.

— Что вы хотите сказать?

— Лучше меня скажет герцогиня, она давно уже ждет вас.

Герцог жестом пригласил королеву-мать войти.

В комнате, весь интерьер которой дышал искусством итальянских мастеров эпохи Ренессанса, начиная с подсвечников работы Челлини[15]и кончая полотнами Тициана и Приматиччо[16], развешанными по стенам, стояла у окна женщина, закутанная в длинную накидку с откинутым назад капюшоном. Сложив руки на груди, она неподвижно смотрела через стекло на высокие шпили Тампльского аббатства, в некоторых окнах которого горел неяркий свет.

Едва королева-мать вошла, женщина обернулась. Эта немолодая уже особа сорока лет от роду была все еще хороша собой, как и в дни молодости, за что современники сравнивали ее подчас с Дианой де Пуатье. Выше среднего роста, с глазами цвета изумруда, она обладала взглядом, осанкой и жестами подлинной королевы, слыла умной и образованной, и всегда умела отдавать быстрые и точные приказы, и безжалостно наказывала тех, кто их не исполнял. Звали эту женщину Анна Д'Эсте. Она была вдовой Франциска де Гиза и матерью Генриха. Ныне она уже шесть лет как замужем за герцогом Немурским.

Кроме нее в комнате находился еще один человек. Он сидел за столом и при появлении королевы-матери встал и коротко поклонился. Это был герцог Омальский, родной брат покойного Франциска де Гиза, дядя юного Генриха.

Королева вошла, бросила взгляд на герцогиню и ее деверя и, не дожидаясь приглашения, уселась на стул около стола, застеленного красным лионским сукном.

— Наконец-то мы дождались вас, мадам, — проговорила герцогиня и села напротив. Сын занял ее место у окна и принял ту же позу.

— Ожидание всегда кажется бесконечным, в особенности тогда, когда от результатов желаемой встречи зависит воплощение в жизнь некоей сокровенной мечты, которую лелеешь годами, — ответила Екатерина.

— Кажется, нам нетрудно будет договориться, ведь то же желание обуревает и вас, хотя мотивы наши различны.

— Вы правы, герцогиня, мы говорим с вами об одном человеке, о злом гении французского королевства, которое он хочет прибрать к рукам. Имя его — адмирал де Колиньи, и обвинение, которое я собираюсь предъявить ему от имени дома Валуа, не менее грозно и безапелляционно, чем то, которое собираетесь предъявить вы от имени Лотарингского дома, не так ли?

Анна Д'Эсте кивнула:

— Девять лет я жду этого часа, и только желание отомстить за смерть мужа и отца моего Генриха дает мне силы для борьбы и помогает жить. Все годы я молила Господа о ниспослании кары небесной на голову убийцы, но мольбы оказались тщетны; незримая рука провидения охраняла его. И вот настал день, когда он перешел дорогу другой женщине, не менее ненавидящей его, чем я; день этот объединил нас союзом, который явится грозным мечом правосудия. Что касается меня, то мотивы моей мести ему вам известны. Именно с его благословения некий фанатик девять лет тому назад застрелил моего мужа, ярого борца за католическую веру. Что же касается дома Валуа, то для него будет вовсе не лишним устранить с дороги вождя партии гугенотов, сеющих смуту и раздоры в стране еретическим учением кальвинистский церкви.