Читать книгу "Битва веков - Александр Прозоров"

Тот не ответил, тяжело дыша. Князь обошел его, крикнул в коридор:

— Эй, кто-нибудь! Крынку кваса сюда и угощение в трапезной соберите!

— Уходит… Из мира… — собравшись с силами, повторил боярский сын.

— Это я уже понял, боярин, — кивнул Зверев. — Ты отдышись, попей с дороги. Сейчас за обедом посидим, все и расскажешь. Холопы тебя умыться отведут, да в трапезную. Я сейчас подойду. — И когда гость вышел за дверь, повернулся к торговцу: — Вишь, что творится, любезный? Этак, глядишь, через месяц и не понадобятся дрова вовсе. Так что соглашайся по семь, и половину серебра я в задаток дам. Задаток всяко у тебя останется, чего бы ни случилось. А девять, но без задатка, могут, наоборот, меньше оказаться.

— Эх, по рукам! — поглядывая на распахнутую дверь, наконец-то завершил торг купец. Ему явно не терпелось рассказать всем вокруг о нечаянно услышанной тайне, и ради этого он даже был готов понести небольшой убыток.

Передав аванс, Андрей поспешил в трапезную, сел за стол напротив Малюты Скуратова, жадно отпивающегося квасом, кивнул:

— Рассказывай.

— Так вот оно вышло, княже, — отставив крынку, начал загибать пальцы боярский сын. — За месяц минувший осьмнадцать бояр знатных в Литву отъехали, средь них князья Оболенский, Глинский и Воротынский…

— Михайло Воротынский?! — Зверева словно ушатом ледяной воды окатило.

— Нет, Владимир Иванович[13], — уточнил боярин Скуратов. — Но его порубежники хоть удержать смогли, а иных упустили, а с ними детей боярских и холопов вовсе без счета. — Он безнадежно махнул рукой. — А намедни икона в опочивальне царской заплакала. Знамо дело, колдовство мы заподозрили, освятили комнатку, осмотрели, да и поклад странный нашли. Не иначе как заговоренный. Искать стали, кто мог подложить, и князя Горбатого в том заподозрили. Начали спрос вести, так он сам в том и признался. Они ведь, бояре московские, не боятся государя вовсе по его мягкотелости. Окольничий Головин в соучастии признались, князь Куракин и князь Немой-Оболенский. Сказывали, по наущению князя Владимира Старицкого. И не каялись они вовсе, а пугали дьяка Ивана Кошкина гневом своим, ибо по уговору с королем польским решили они с землями Псковскими и Новгородскими под руку его перейти и ныне же прихода ратей польских ждут. Опосля же общими силами на Москву походом идти намеревались. И жив ли Иоанн, мертв, ан все едино власти его конец.

Малюта Скуратов налил себе в ковш еще кваса, выпил и продолжил:

— И что ты думаешь, Андрей Васильевич? Князь Курбский, паскуда нерусская, набег на земли псковские ныне сотворил! Как воевода бывший, про заслоны наши, про схроны и укрепления ведая, промеж их ляхов провел числом более двадцати тысяч, людей русских побил несчитано, да еще больше в полон увел, земли многие разорил. Семнадцати тысяч душ живых старосты не досчитались. Вестимо, радости ждал и помощи от князей поганых. А так как они по кельям сидят, гак и не вышло у него во Псков и Новгород войти. Услышал о подходе полков стрелецких, да и обратно в Литву убежал.

— Вот она милость царская! — налил себе меда Андрей. — Одного подонка пожалел — тысячи невинных жизнями за то заплатили!

— Государь же, прослышав про измену большую князей ближних и брата своего и про набег князя Курбского, заплакал даже, велел челядь, добро и казну собрать и в слободу Александровскую отъехал. Молился две недели кряду, а после нам всем и объявил, что намерен постриг монашеский принять и остаток жизни своей Богу посвятить. А кто из нас на таковое служение готов, тому надлежит вместе с ним в монахи уходить. Кто же мир покинуть не желает, тому его благодарность и прощение, могут к уделам своим возвращаться.

— И что вы?

— Как нам государя оставить, Андрей Васильевич? — развел руками боярин. — Почитай, все и согласились. Я же сразу в седло и к тебе. Образумь государя, сделай милость! Окромя тебя, мыслю, никого не послушает.

— Нечто на земле русской больше никого разумного не осталось? Впрочем, — Зверев поднялся, — то без разницы. Не крайнего искать нужно, а делать, что долг велит. Ты ешь пока, боярин, я велю скакунов приготовить и коня твоего переседлать. Как готовы будут, сразу и поскачем. Выдержишь?

— Надо сдюжить, — решительно ответил боярский сын, придвигая блюдо с котлетами.

Собираясь ненадолго, князь взял с собой всего трех холопов, поцеловал не успевшую ничего толком понять Полину и поднялся в седло. Путь занял шестнадцать часов — поскольку в Александровской слободе лошадей ждал отдых, Зверев их особо не берег и скакал весь вечер и всю ночь, чтобы к полудню въехать во временную столицу страны. Его и Малюту опричники знали, а потому пропустили беспрепятственно. После долгой дороги путники еле стояли на ногах. Однако, обтерев лицо снегом и сделав в общей трапезной пару глотков сыта[14], Андрей почувствовал себя бодрее и отправился в Покровскую церковь. Он ничуть не сомневался, где находится святоша, и действительно — застал его молящимся на коленях перед алтарем.

— Здрав будь, государь! — громко поздоровался князь, и приветствие его гулко заметалось между стенами пустого храма, пропахшего дымом, воском и ладаном.

— Оставь меня, бесовское отродье! — простонал Иоанн, несколько раз осенив себя крестным знаменьем. — Не тронут сердца моего твои искусы в храме Божием!

— Ты узнаешь меня, даже не оглядываясь? — удивился Зверев. — Польщен, польщен. Великая честь для простого смертного.

— Нечто не догадаюсь я, кого пришлет бес смущать мою душу в столь тяжкий час? — ответил царь. — Твоими устами сам диявол глаголет, и я удивлен лишь тем, что явился ты так поздно.

— А мне спешить некуда, великий государь. — Андрей остановился пред желтым ликом висящей на стене под небольшим балдахином иконы, перекрестился и даже собрался было поцеловать лик, но под пронзительным взглядом святого в последний миг смутился и отступил. — Я вижу, ты опять в рясу одет и куколь монашеский. Постриг уже принял, государь, али в ожидании маешься?

— Схима еще не на мне, но душою я уже монах, — склонил голову пред алтарем Иоанн. — Не государь ныне для слуг своих верных, а первый их игумен. И тебе искусами своими меня не смутить!

— Зачем мне тебя смущать? — удивился Зверев. — Схима — это хорошо. И постриг — тоже хорошо. Постриг принимая, всего себя делам Господа ты посвятить поклянешься. А коли так, то хочешь не хочешь, а долг свой тебе исполнять придется.

— О каком долге ты сказываешь, Андрей Васильевич? — наконец-то оглянулся Иоанн.