Читать книгу "Цифровые грезы - Эдмундо Пас Сольдан"

А правда ли? Кто знает. Это было странное и трудное время. С одной стороны — Никки, с другой — Цитадель. Ему не хватало сил, чтобы взяться за новый проект и вплотную заняться тем, о чем просил Пиксель. Между ними понемногу возникло некоторое отчуждение. Может быть, Пиксель чувствовал, что Себастьян не взялся за дело как следует? Или обижался, что тот скрывает от него, чем именно занимается в Цитадели. А может, случайно проведал, что Себастьян за его спиной все еще ведет какие-то дела с Джуниором и Алисой, подготавливая фотографии первой полосы. Как знать. Но теперь Пиксель старался избегать встречаться с ним взглядом, упрямо пялился на Ракель Уэлч на своем скрин-сэйвере и Себастьяну казалось, что их дружба уже не та, что была раньше. Ему хотелось рассказать о Цитадели, но как только он открывал рот и произносил первый слог, то тут же умолкал, испуганный словами, рождающимися в его мозгу и готовыми соскочить с языка в пространство звуков. А вдруг Пиксель находился в списке журналистов, получающих зарплату от правительства? Вполне вероятно, что все это было не более, чем обычной паранойей, а Пиксель просто сильно переживал из-за отца. Не так-то легко жить с ощущением, что следующий телефонный звонок может оказаться сообщением о его кончине. Себастьян вспомнил о маме — она обещала ему бросить курить и в последнем письме по электронке говорила, что у нее жуткий кашель.

В комнату вошел Браудель. По радио Мигель Босе пел песню Карлоса Варелы. Художник поискал другую станцию.

— Марино покончил с собой, — бросил он.

Пиксель очнулся от своей летаргии и изумленно посмотрел на коллег. Кто? Марино, бесменный лидер рабочего движения, один из немногочисленных сохранившихся оппонентов Монтенегро, только что бросился с моста в Ла-Пасе.

Браудель нашел станцию, на которой обсуждалась трагическая новость, хотя, похоже, диктор владел информацией не из первых рук, так что сообщение больше походило на сплетни, чем на новости.

— Он отправил письмо в лапасские газеты, — продолжил Браудель, менее лаконичный, как обычно. — Можете себе представить, что он там наговорил о президенте. Не говоря уж о бывших соратниках, которые переметнулись на сторону Монтенегро.

Пиксель отправился на третий этаж в поисках достоверной информации. Себастьян подумал, что Алиса наверняка попросит подправить фотографию Марино для первой страницы завтрашнего выпуска. Он посмотрел на Брауделя как на незнакомца.

Он и на самом деле практически ничего о нем не знал. Кто он такой? Смуглый мужчина со шрамом на левой руке. И он не знал, не мог знать, что же произошло. Даже если бы Себастьян собственными глазами увидел, как Марино прыгнул с моста, а его тело, рассекая воздух, прочертило дугу и разбилось о камни пропасти, он ни за что бы не поверил, что это самоубийство. Это просто невероятно. Марино не мог сам уйти из жизни. Его «ушли». И так будет с каждым упрямцем, не желающим прогнуться под правительство (лидер Cocaleros на очереди).

Никки была права, не доверяя Монтенегро. Прикинулся демократом, а сам потихоньку избавляется от неугодных и формирует новую тайную диктатуру, куда более мощную и жестокую, чем та, явная, пару десятилетий назад. А он… он… способствует этому. Он предатель… но по какой причине он им стал?

Он предатель без всякой на то причины. В отсутствие перспектив и не сумев найти верного места в потоке истории, пошел на поводу низменных желаний. Хотел принять участие в великих событиях, не разбирая, кто на какой стороне. Словно без разни-цы, кем быть — судьей, палачом или жертвой. Зона тени, зона теней… Пришло время показать, кто чего стоит, кто из какой породы высечен.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Браудель.

Себастьян сдержался и не стал говорить о Марино.

— Пиксель совсем плох. Это из-за отца…

— Отчасти да. Он рассказывал тебе о Nippur’s Call? Он борется с депрессией, играя в эту игру. Погряз в ней по уши. Начал с любовницы вождя, но сейчас все усложнилось. Он превратился в женщину, сочетающую в себе две личности — днем она воительница, охраняющая заколдованный лес, а ночью становится шлюхой, укладывающейся под проезжающих там путешественников. Он тут с тобой разговаривал, а сам, небось, рвался к себе в отдел, засесть за компьютер. Эта игра его пожирает. Мы можем потерять его.

— Прямо как в «Полтергейсте», — заметил Себастьян. — Стена, пожирающая каждого, кто приблизится.

Он не принял слова Брауделя всерьез. Нужно признать, что по отношению к Пикселю эта версия звучала несколько комично: взрослый человек, потерявшийся в «Стране Чудес». Тоже мне, Алиса.

— Пиксель уже давно смирился со скорой смертью отца, — продолжал Браудель. — Человеку… бывает нелегко прийти в себя после таких потерь.

Говоря о Пикселе, не имел ли Браудель в виду самого себя? Может, это то, на что намекала Инес? Что причиной странности Брауделя явилось самоубийство его матери, а он так до конца и не оправился после этого? И если Пиксель блуждал в паутине Nippur’s Call, то не делал ли того же Браудель, рисуя на экране своих неистовых химер? Или сам Себастьян, в своих фотоколлажах? Может быть, это и есть то самое место, которое в жизни занимает фантазия? Замысловатое убежище, созданный ими самими, уход от реальности.

Но Себастьян-то никого не терял. Или терял? Нужно ли дождаться смерти, чтобы считаться потерявшим близкого человека? В памяти всплыла строчка из песни Сода Стерео: «Она брала мои мысли, как револьвер».

— Это не самоубийство, — наконец обронил он.

Не стоило торопиться. Так можно плохо кончить.

— Недавно я видел Марино по телевизору. Как-то не вяжется с тем, что случилось.

— Тем не менее.

Себастьян припомнил последний разговор с Инес. Сейчас она, наверное, бежала в аэропорт, чтобы сесть на ближайший рейс до Ла-Паса и сфотографировать злополучный мост, благодаря Марино прославившийся на всю страну. И составить конкуренцию своему коллеге в Рио-Фухитиво.

Он почувствовал настоятельную необходимость выйти из «Светлой комнаты». Вырваться из сумрачной вселенной, в которую превратилась его жизнь. Страстно захотелось вернуться в Антигуа.

Глава 17

Вернувшись домой, Себастьян обнаружил там письмо от отца. Ностальгия взяла верх, и он потихоньку собирал деньги на билет до Рио-Фухитиво. У него не осталось причин продолжать жить в Штатах, а его «оппозиция индустриально-технологическому обществу» исчерпала себя, превратившись в пустую риторику, относящуюся к другой эпохе. Он жаждал вдохнуть аромат эвкалиптов своего детства и атмосферу стадиона во время игры любимой команды. Хотел увидеть своих детей и встретить последние годы жизни в пригородном домике, в тени плакучих ив. Себастьян обрадовался и пожелал, чтобы отец поторопился с приездом. Так странно будет вновь встретиться со ставшим незнакомым отцом. А для того будет еще более странным вернуться в Рио-Фухитиво, который он покинул еще одноэтажным, с черно-белым телевидением и обнаружить, что здесь все так разительно переменилось: фасады домов и улицы времен его детства стремительно исчезают с лица города; прошлое, изгнанное и погребаемое настоящим, и настоящее, немилосердно погребаемое будущим.