Читать книгу "Дознаватель - Маргарита Хемлин"

— Слушайтесь маму и Миколу Ивановича. Они вам хотят самого хорошего. Слушайтесь и помогайте. И им, и всем слабым и немощным. Вы поможете — и вам помогут. И между собой не ругайтесь. Вы родные братик и сестричка. Именно родные. А родная семья — превыше всего.

Дети кивали и ели.

Вот чему надо учить детей. А не про волошки. Не вырастут глаза, раз их выбили. А дети надеются. И как им Диденко в их глаза посмотрит потом?

Хорошо ему. Он, может, скоро умрет. И не посмотрит. И на никакие их вопросы отвечать не придется.

Собрался быстро. Подарил Диденко плащ-палатку. Отчитаюсь как-нибудь на работе за утерю казенного имущества. Выпрошу б/у взамен.

Диденко тут же примерил на рост обновку. Оказалось, длина подкачала. Большая. Идти не дает.

Люба вызвалась отрезать и подрубить.

И добавила радостно:

— Вот кому-кому, а Петру одежа как раз. Он ночами вештается по селу, а в такой халабуде ему и дождь, и снег только на здоровье.

Я высказался, что не против.

— Пускай Петру.

Диденко поддержал начинание Любочки.

Мне стало неприятно. Я мысленно упрекнул себя за минутный порыв, в результате которого плащ-палатка отошла слепому и чуждому человеку.

Оставалось три отпускных дня. Включая воскресенье — четыре.

Дальнейший план у меня выработался следующий.

В Остер — тряхнуть Довида в виду показаний Зуселя.

Потом вплотную заняться Лаевской.

В поезд сел еле-еле. Впихнулся без билета в общий вагон. Залез на третью полку и без мыслей слушал разговоры ни про что.

И вдруг вспомнил, что не оставил Любочке денег на жизнь. Замотался. Самое важное всегда надо делать с самого начала. А моя голова с первой секунды пошла кругом от вида жены. А она мне, будем откровенны, дулю вместо внимания. Но это ни при чем. Гроши отправлю, как смогу. И даже хорошо. Почтарка разбалабонит, кому и сколько прислано. Пускай в селе знают, что приезжая у Диденко с деньгами. Не на иждивении живет.

По ниточке от почтарки размышление пошло дальше.

Потянулся за конвертом с письмом Зуселя. Посмотреть на обратный адрес. А то впопыхах и не глянул. Адрес стоял Лилии Воробейчик. Улица Клары Цеткин, дом 23. Отправитель указан неразборчиво. Тем более в тряске. А штемпель четкий. Как нарисованный. Отправлено 28 июня 1952 года.

Через месяц после смерти Лилии Воробейчик. Верней, через полтора.

Спокойно спрятал конверт отдельно, а письмо в другое место. Для надежности. И опять пожалел плащ-палатку. Шел неудержимый ливень, сверху затекало на голову. Закутался б теперь как следует, и спи спокойно, дорогой товарищ.

Бывшую хату Евки Воробейчкик, а ныне место проживания Басина указали парубки. Они и проводили.

Один рыжеватый, по виду еврейчик, закинул намек:

— Надолго к нам?

Я ответил:

— У вас, что ли, командировку отмечать? Вы тут, что ли, хозяин?

Он замолчал и приотстал. Жалко хлопца, но пускай знает свое место. И другим обскажет, что приехал милиционер со всей строгостью.

Мимолетно про себя отметил: что хлопец похож на кого-то, мне знакомого. Списал это ощущение на общую еврейскую внешность.

В хате меня встретила Малка.

Сделала вид, что не узнала.

Пробурчала:

— Никого нема.

Я и сам видел. Не только никого, но и ничего. Жили бедно. От Евкиного женского хозяйства остались только вышитые занавески на окнах. В остальном — голые стены и голый пол. Теснота, как у Диденко. Причем печка небеленая.

Малка крутилась кругом меня и махала руками на мою форму:

— Все до речки пойшли. Туды идить. Все до речки. Мине обед треба варить. Все до речки, туды идить.

У хлопчиков на улице спросил, где обычно купаются. Они поинтересовались: старые или молодые, бабы или кто. Я объяснил, что дед и двое малых. Они показали направление.

Двинулся к Десне за парком.

Десна блестела, аж слепила взгляд. Навстречу мне шла потрясающая картина.

Впереди Довид с тряпкой на голове, в кальсонах, в нательной рубахе без пуговиц до пупа. Шибал палкой на все стороны, сбивал бурьян для дальнейшего шага. За ним телепались в черных сатиновых трусах Гришка и Вовка. Старший — Гриша — обеими руками тащил полотняную торбу, с которой капала вода. Он торбу старался выше поднять, чтоб не цеплялась за колючки, а она цеплялась — высоты у хлопца не хватало. Вовка трохи поддерживал торбу, когда вспоминал, что надо оказать помощь брату. А так крутил головой. Оглядывался на кого-то назад и задерживал ход, чтоб отставший подтянулся к строю.

Из-за верб показался еще человек. Он двигался путано, вроде заведенный. Махал руками без порядка.

Когда блеск от воды меня оставил, я четко понял: человек — Зусель Табачник. Картуза на нем не было. И ничего на нем не было. Шел он голый.

Я для устойчивости широко расставил ноги. Сапоги палили мне подошвы — даже через траву пробивался жар.

Снял милицейскую фуражку, помахал в воздухе.

— «Чьи вы, хлопцы, будете, кто вас в бой ведет, кто под красным знаменем раненый идет?» Гришка, Вовка, ко мне! Подпевайте строевую!

Хлопчики узнали мой голос и кинулись вперед. Гришка от восторга попытался размахнуться торбой, но выпустил ее из рук.

Я не двигался с места. Ноги приросли. Свело судорогой.

Гришка подобрал торбу к животу и закричал:

— Дядя Миша! Дядя Миша! Ура! Дед, дядя Миша приехал! Дядя Миша, а пистолет у тебя с собой? Дашь прицелиться?

С торбой он ко мне и подбежал и грязную эту и мокрую эту торбу свалил мне на сапоги. Ноги трохи отпустило. Жечь перестало. Но судорога не ушла.

Хлопцы карабкались на меня по старой привычке. Цеплялись за ремень, за портупею. Упирались босыми ступнями в край сапогов.

Напора я не выдержал. Осел в траву.

Гришка и Вовка горланили песню про Щорса.

Я сказал, как когда-то мой лучший товарищ Евсей Гутин:

— Ша.

Они замолчали.

Я осторожно скинул детей с себя и выпрямился на весь свой рост.

Довид стоял передо мной и поддерживал под локоть, как барышню, Зуселя.

Зусель был как с креста снятый.

Я спросил без строгости:

— Почему гражданин голый?

Вовка с готовностью дал объяснение:

— Мы одежу стирали. Нас Малка послала. — Хлопчик разворошил торбу и стал предъявлять по очереди скомканное тряпье: — От деда рубаха, от штаны, от Зуселя штаны, от кальсоны, от рубаха, от картуз, от отой… Дед, оце…