Читать книгу "Жена тигра - Теа Обрехт"

Местный аптекарь прибыл час спустя. Он вызвал новый приступ рвоты и промыл деду желудок, что и сейчас-то является делом малоприятным, а уж тогда эта процедура была поистине варварской. Разные люди неоднократно описывали мне внешность этого аптекаря: огромные ручищи, большие пристальные глаза, а на лбу обруч с лампочкой. Я легко могу себе представить, что в детстве дед прямо-таки цепенел от восхищения и глубочайшего почтения при виде столь достойного представителя медицинской профессии.

Со временем аптекарь стал появляться у них в доме все чаще и чаще. Он приходил, чтобы дать мальчику рвотный корень, вправить сломанную кость или выдрать расшатавшийся зуб. Дед повредил его, тайком купив у проходившего мимо цыгана-коробейника, с которым ему вообще-то запрещалось общаться, какие-то сласти, оказавшиеся чересчур твердыми. Когда во время увлекательной игры в войну с турками мой дед, с избыточным энтузиазмом размахивающий игрушечным боевым топором — острой как бритва жестянкой, привязанной к палке, — угодил по лбу соседскому мальчишке Душану, аптекарь снова пришел и зашил глубокий, до кости, порез, проходивший у самых корней волос. Но разумеется, дед ни разу не рассказывал мне о той страшной зиме, когда на деревню напал какой-то тяжкий недуг и сам он тоже чуть не умер. Впоследствии оказалось, что, несмотря на все усилия аптекаря, дед был единственным ребенком до двенадцати лет, которому удалось выжить после той страшной болезни. Шестеро его сверстников остались лежать в засыпанных снегом могилах. Умерла и Мирица, некогда сварившая ему «суп» из листьев олеандра.

Я думаю, кое-что из самых первых воспоминаний детства так и осталось с ним навсегда. Всю жизнь мой дед помнил то ощущение невероятного восторга, которое охватило его, когда он, стоя в теплой аптеке, любовался сидевшим в клетке большим красным ибисом, спокойным и строгим. Да и вся аптека, видимо, в его представлении являла собой восхитительный пример порядка, строгости и некой симметрии, доставляющей удовольствие, — всего того, чего попросту невозможно добиться, даже если удалось вернуться домой с тем же количеством овец, с каким и ушел. Едва доставая носом до края аптекарского прилавка, дед стоял, не замечая, что один носок у него сполз, и не мог оторвать глаза от полок с бесчисленным количеством разнообразных пузатых бутылочек, кувшинчиков и баночек с целебными снадобьями. Ему казалось, что эти магические сосуды спокойно и сдержанно обещают: все будет хорошо. Маленькие золотые весы, порошки, травы и специи, приветственный запах аптеки — все это означало для него совершенно иной уровень реальности. Сам аптекарь, отмеряющий снадобья, зубодер, толкователь снов, хозяин восхитительного алого ибиса, был настоящим волшебником, таким, перед которым мой дед мог только преклоняться. Именно поэтому в определенном смысле данная история начинается с него, да и кончается именно им.

Пастушество, возможно непроизвольно, прививает любовь к размышлениям и учению. Похоже, что и с моим дедом было именно так. Он очень много времени проводил в полном одиночестве, и никто не мешал ему думать. Поля над деревней Галина были зелены и спокойны, там трещали кузнечики и порхали бабочки, паслись благородные олени. В этих местах было сколько угодно тенистых деревьев, под которыми мальчик в окружении шестидесяти овец находил себе приют. В то первое лето, которое мое дед провел в полях, он сам научился читать.

Для начала он одолел букварь, эту основу основ, первый философский трактат, который открывает детям непритязательную чистоту родного языка, звуковое восприятие буквы — знака, который звучит в точности так, как и выглядит. Затем мой дед взялся за «Книгу джунглей» Киплинга, подаренную ему аптекарем. Неделями он, сидя в высокой траве, жил той жизнью, что была описана в коричневом томике с мягкими страницами. Жизнью пантеры Багиры, медведя Балу, старого волка Акелы. На форзаце книги была картинка: очень худой, вытянувшийся в струнку мальчишка тычет горящей палкой в морду огромной полосатой кошке с квадратной башкой.

Мне говорили, что тот тигр был впервые замечен на холмах близ Галины во время снежной бури в конце декабря. Кто знает, сколько времени он уже успел провести там, прячась среди валежника. В тот день пастух Владиша потерял в снежной круговерти теленка, поднялся на гору, чтобы его отыскать, и в зарослях молодых деревьев наткнулся на тигра, желтоглазого и яркого, точно кровавая луна. Из пасти у него свисал мертвый теленок. Тигр! Представляете, каково было увидеть тигра такому человеку, как Владиша? Я-то о тиграх представление имела. Дед каждую неделю водил меня в крепость и показывал: вон он, тигр. Да и в музее, где были выставлены чучела разных животных, мы с дедом иногда проводили в тишине целые дни. На табличке под одним из экспонатов там было написано: «Тигр». Именно он крался куда-то на хитроумных китайских рисунках, наклеенных на баночки с мазью для дедовых больных колен. Тигр — это для меня была Индия, ленивые желтые полудни, крупная индийская антилопа самбар с широко раскрытыми от ужаса глазами, извивающаяся со сломанной шеей в мангровых зарослях, лианы, описанные Киплингом, которые наклонялись до самой земли и метили спину убийцы своим соком. Но в той деревне, где провел детство мой дед, да еще и в те давние времена, что, собственно, могло означать появление тигра? Медведь, волк — да, это были звери известные. Но тигр? Так в деревню пришел страх.

Люди бедному Владише, разумеется, не поверили, даже когда он опрометью примчался домой с холма, белый, как привидение, лихорадочно размахивая руками и без теленка. Люди не поверили ему, даже когда он свалился прямо на деревенской площади и никак не мог перевести дух от ужаса и навалившейся на него невероятной усталости, а потом, заикаясь, заявил: теперь им всем конец, потому что в Галину явился сам дьявол, и нужно поскорее позвать священника. Люди не поверили ему, потому что не знали, чему тут верить. Что это еще за оранжевая тварь, у которой спина и бока в черных разводах, точно огнем опалены? Они куда адекватнее прореагировали бы на его рассказ, если бы он сказал им, что встретил Бабу Рогу. Ее избушка на куриной ноге, сделанная, как известно, из черепов и костей, со скрежетом ринулась вниз по склону холма, пытаясь его, Владишу, догнать.

Мой дед и Мама Вера, услышав вопли Владиши, тоже вышли на площадь. Была там, должно быть, и жена тигра, только тогда они еще не знали, кто она такая, и так ее не называли. Дед выбежал из дому даже без куртки, и Мама Вера тут же вышла следом за ним с курткой в руках, дала ему подзатыльник и заставила немедленно ее надеть. Они некоторое время постояли там, глядя, как деревенский кузнец, торговец рыбой и галантерейщик, который пуговицами торгует, поддерживали за плечи Владишу, по-прежнему лежавшего на снегу, и отпаивали его водой.

А Владиша все повторял:

— Это дьявол, говорю я вам! Сам дьявол явился за нами!

В те времена для моего деда дьявол имел множество обличий. Он мог, например, представиться лешим, которого запросто можно было встретить на пастбище, и попросить у тебя монетку. Если ему отказать, он весь окрестный лес вверх дном перевернул бы и ты никогда не нашел бы дорогу домой. Дьяволом был также и рогатый Чрнобог, призывающий тьму. Тебя могли послать к черту-дьяволу старшие, если ты, к примеру, плохо себя вел. Самому же тебе разрешалось посылать к черту других, только когда ты становился значительно старше. Дьявол также мог появиться и в облике Ночи, скачущей на черном коне по лесам, а матерью ее была Баба Рога. Порой дьяволом оказывалась сама Смерть. Она ходила пешком и поджидала людей у перекрестка дорог или за некой потайной дверцей, которую строго-настрого запрещено было открывать. Но, слушая Владишу, который, рыдая, рассказывал об оранжевой полосатой шкуре, мой дед отчетливо понимал, что тот неведомый зверь в лесу — вовсе не дьявол, он не имеет к нечистой силе никакого отношения. Дед, возможно, даже отчасти знал, кто это такой. Глаза его, должно быть, так и горели, когда он воскликнул: «Да ведь это Шерхан!»