Читать книгу "Декабристки. Тысячи верст до любви - Татьяна Алексеева"

А еще у них обязательно снова будет возможность разговаривать друг с другом обо всем на свете.

Глава XIII

Киевская губерния, имение Каменка, 1828 г.

Александра Ивановна Давыдова уже полчаса стояла под дверью детской комнаты и не решалась войти. Надо было взять себя в руки… успокоиться… заставить себя сделать последний шаг, но молодая женщина была не в состоянии даже взяться за фигурную дверную ручку. Это было выше ее сил.

Когда ее старшего сына Мишу увозили в Одессу к кузине Василия Давыдова, восьмилетний мальчик не плакал до самого последнего момента. Он с серьезным видом выслушал слова Александры о том, что теперь ему нужно будет жить у тети и что он должен вести себя там как подобает воспитанному ребенку, он пообещал, что будет слушаться всех своих родственников и няню, он даже не спросил, почему его отправляют в Одессу и почему мама и братья с сестрами не смогут жить вместе с ним, и Давыдова даже обрадовалась, что сын не расстроился из-за предстоящего расставания с ней. Но, уже поднимаясь в экипаж, Миша вдруг спрыгнул обратно на землю, оглянулся на провожавшую его мать, к которой с обеих сторон жались остальные дети, и вдруг дико, пронзительно разрыдался. К нему бросились обе няни и другие слуги, но он начал вырываться у них из рук и тянуться к Александре, которая в первый момент растерялась, а потом тоже метнулась к нему, растолкав всех остальных. Миша первым вцепился обеими руками в ее платье и, когда мать, упав перед ним на колени, обняла его и прижала к себе, спрятал лицо у нее на груди и несколько минут стоял так неподвижно.

Младшие дети тогда тоже заплакали, и служанки с нянями принялись успокаивать их, за что Александра была им потом безмерно благодарна. Сама она тогда не могла уделить им внимание, ей было не оторваться от старшего сына. Они простояли в обнимку минут двадцать, но обоим эти минуты показались вечностью. Миша уже не плакал в полный голос, но мать чувствовала, как ее платье все сильнее намокает от его горячих, беззвучно льющихся из глаз слез.

А потом мальчик поднял голову, отодвинулся от матери и выпустил рукава ее платья. Его лицо было мокрым, но слезы из глаз больше не катились.

– Прощайте, маменька, – сказал он спокойным и как будто бы безразличным ко всему тоном и, отвернувшись от Давыдовой, зашагал к экипажу. Александра хотела было броситься за ним, схватить его на руки, снова обнять и никогда больше никуда не отпускать от себя, но почему-то не сделала ни шагу. Она просто стояла и смотрела, как сын забирается в экипаж, как следом за ним туда усаживаются гувернантка и двое слуг, как они, высунувшись в последний раз наружу, обещают ей, что будут заботиться о ребенке, и как повозка медленно трогается с места. Рядом с ней продолжали плакать остальные дети, но их Александра тоже как будто бы не слышала. И только когда экипаж, увезший от нее Мишу, скрылся за углом, она очнулась от своего странного оцепенения и принялась по очереди успокаивать то старшую дочь Машу, то младших сыновей и дочек.

Несколько следующих дней они жили как будто спокойно, но во взглядах каждого из оставшихся детей Александра Ивановна читала испуганный и тщательно скрываемый вопрос: кто из них будет следующим? Кого она отправит прочь из дома в другой город после Миши? Каждое утро Давыдова с трудом заставляла себя входить в детскую комнату и здороваться с сыновьями и дочками – она ждала, что кто-нибудь из них задаст этот вопрос вслух, и ей придется либо отвечать на него, либо лгать собственным детям.

Вместо этого старшая дочь Маша в конце концов спросила у матери другое.

– Маменька, скажите, Мишель был очень плохим мальчиком? – поинтересовалась она однажды утром. Младшие дети в это время были заняты какой-то игрой и как будто не обратили на ее вопрос внимания, но Александре Ивановне показалось, что они словно бы немного притихли. А сама она в первый момент и вовсе потеряла дар речи и уставилась на дочь ничего не понимающими глазами.

– Машенька, милая моя, что ты такое говоришь?! – выдавила она наконец из себя. – С чего ты взяла, что Миша плохой, кто тебе сказал такую глупость?!

– Никто не сказал, – тихо ответила девочка, глядя в пол.

– Тогда почему ты так решила? Зачем ты плохо думаешь про нашего Мишу?! – ничего не понимая, стала допытываться Давыдова. Но девочка, словно испугавшись чего-то, замкнулась в себе и не отвечала. Александре хотелось встряхнуть ее или даже потребовать у гувернантки, чтобы она наказала дочь, но ей вспомнился прижавшийся к ней Миша, и она заставила себя успокоиться.

– Наш Миша очень хороший мальчик, и ты тоже хорошая, и Катя с Лизой, и Петя с Николкой, – сказала она ласково, привлекая старшую дочь к себе и кивая на совсем затихших в углу с игрушками младших детей.

– Тогда почему же его увезли от нас? – с ничего не понимающим видом спросила Маша.

– Но ведь я же тебе объясняла, – вздохнула Александра Ивановна и принялась терпеливо повторять уже не раз сказанные детям слова: – Мне нужно уехать к папе, а Мише нужно учиться. Ему будет лучше всего в Одессе, с нашими тетушками. Вот и все. Тебе это понятно?

– Да, маменька, – тихо ответила девочка, но так и не посмотрела в глаза матери.

– Не думай плохо о Мишеньке, – еще раз повторила Давыдова, посчитав, что недостаточно хорошо убедила дочь. – Он же твой брат, и мы все его любим!

– Конечно, маменька, – согласно кивнула Маша и вдруг, подняв голову и с надеждой посмотрев на мать, снова уточнила: – Но если я буду вести себя хорошо и не буду обижать маленьких, вы ведь меня никуда не отправите?

В детской было жарко натоплено, но Александра почувствовала, что ее трясет от холода. Ее старшая девятилетняя дочь, ее первый ребенок, смотрела на нее широко раскрытыми глазами и искренне верила, что Мишу отослали в Одессу, потому что он был в чем-то виноват, и что всех остальных детей тоже могут удалить из дома, если они сделают что-то не так. И их мать не имела ни малейшего понятия о том, как объяснить девочке, что та ошибается. Ведь она только что сказала ей об этом! Почему же Маша все равно продолжала стоять на своем, почему отказывалась поверить матери?!

– Мы все будем очень-очень хорошо себя вести, будем слушаться и вас, и мадемуазель, и нянечек, – пообещала ей дочь. – И тогда вы нас никому не отдадите. Ведь правда, маменька?

– Да, ты права… – растерянно пробормотала Давыдова, не зная, какими еще словами ей объяснить дочери, как обстоят дела на самом деле. – Вы все очень хорошие, и я никому вас не отдам.

Машино лицо тут же расплылось в улыбке, и она кивнула с таким серьезным видом, словно ей было не девять лет, а по меньшей мере сорок. К огромному удивлению матери, девочка как будто бы обрадовалась подтверждению своих слов. Мысль о том, что ее брата отослали к родственникам, потому что он чем-то не угодил матери, почему-то показалась девочке более привлекательной, чем правда, которую она совершенно не хотела слышать.

– Можно я теперь пойду играть? – спросила она у матери уже спокойно и без всякого страха в голосе.