Читать книгу "Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Светлана Алексиевич"

Он:

– Появился другой враг… Враг предстал перед нами в другом образе…

А у нас было военное воспитание. Военное мышление. Нас ориентировали на отражение и ликвидацию атомного нападения. Мы должны были противостоять химическим, биологическим и атомным войнам. А не выводить из организма радионуклиды… Подсчитывать… Следить за цезием и стронцием… С войной сравнивать нельзя, не точно, а все сравнивают. Я ребёнком пережил ленинградскую блокаду. Сравнивать это нельзя. Там мы жили, как на фронте, под бесконечными обстрелами. И голод, несколько лет голод, когда человек опускался до звериных инстинктов. До зверя в себе. А тут, пожалуйста, вышел – и в огороде все растёт! И на поле ничего не изменилось, и в лесу. Это несравнимо. Но я другое хотел сказать… Потерял нить… Ускользнула… А-а… Когда начинается обстрел, не дай Бог! Ты можешь умереть не когда-то, а сейчас, сию минуту. Зимой – голод. Жгли мебель, мы все деревянное в своей квартире сожгли, все книги, по-моему, даже какими-то старыми тряпками топили. Человек идёт по улице и сел, на следующий день идёшь, он сидит, то есть он замёрз, он сидит так неделю или до весны сидит. До тепла. Ни у кого нет сил его изо льда вырубить, в редких случаях, если кто-нибудь на улице падал, к нему подходили, помогали. Мимо. Все ползут мимо. Я помню, что люди не ходили, а ползали, так они медленно ходили. Это ни с чем не сравнить!

С нами, когда взорвался реактор, ещё жила мама, моя мама, она повторяла: «Самое страшное, сынок, мы с тобой пережили. Мы пережили блокаду. Ничего страшнее не может быть.» Она так думала…

Мы готовились к войне, атомной войне, строили ядерные убежища. От атома хотели спрятаться, как от осколков снаряда. А он всюду… В хлебе, в соли… Дышим радиацией, едим радиацию… То, что может не быть хлеба и соли и можно съесть все, вплоть до того, что сварить в воде кожаный ремень, ради запаха, наесться запахом – я мог понять. А это нет… Все отравлено… Сейчас важно уяснить, как же нам жить? В первые месяцы был страх, особенно врачи, учителя, короче, интеллигенция, более грамотные люди, они бросали все и уезжали. Хотя их запугивали, не пускали. Военная дисциплина… Партбилет на стол… А я хочу понять… Кто виноват? Чтобы ответить на вопрос, как нам здесь жить, надо знать: кто виноват? Кто же? Учёные, персонал станции? Или мы сами, как мы смотрим на мир. Не можем остановиться в своём желании иметь… Потреблять… Виноватых нашли – директор, дежурные операторы. Наука. Но почему, ответьте мне, мы не боремся с автомобилем, как творением ума человеческого, а с реактором боремся? Требуем закрыть все атомные станции, а атомщиков отдать под суд?! Проклинаем! Я боготворю человеческое знание. И все то, что создано человеком. Знание… Само знание не бывает преступным… Учёные сегодня тоже жертвы Чернобыля. Я хочу жить после Чернобыля, а не умирать после Чернобыля. Хочу понять, за что я могу зацепиться в своей вере. Что даст мне силу?…

Все у нас об этом думают… Реакции сейчас у людей разные, все-таки десять лет прошло, а они меряют войной. Война четыре года длилась… Уже, считайте – две войны… Я перечислю вам, какие есть реакции: «Все уже позади», «Как-нибудь обойдётся», «Десять лет прошло. Уже не страшно», «Мы все умрём! Все скоро умрём!» «Хочу уехать за границу». «Нам должны помочь», «А, плевать! Надо жить». Кажется, все перебрал? Вот это мы каждый день слышим… Повторяется… С моей точки зрения, мы – материал для научных исследований. Международная лаборатория… В центре Европы… Нас, беларусов, десять миллионов, больше двух миллионов живёт на заражённой земле. Естественная лаборатория… Записывай данные, экспериментируй. И едут к нам отовсюду, со всего мира. Защищают диссертации, пишут монографии. Из Москвы и Петербурга… Из Японии, Германии, Австрии… Едут, потому что боятся будущего … (Длинный перерыв в разговоре.)

Что я подумал? Я опять сравнил… Я подумал, что о Чернобыле могу говорить, а о блокаде не могу. Получил письмо из Ленинграда. Извините, но слово Петербург в моем сознании не прижилось, потому что умирал я в Ленинграде… И вот… В письме – приглашение на встречу «Дети блокадного Ленинграда». Я поехал… Но не смог там слово из себя выдавить. Просто рассказать о страхе? Мало… Просто о страхе… А что он сделал со мной, этот страх? Я до сих пор не знаю… Дома о блокаде мы никогда не вспоминали, мама не хотела, чтобы мы вспоминали блокаду. А о Чернобыле мы говорим… Нет… (Останавливается.) Между собой мы не говорим, этот разговор возникает, когда кто-нибудь к нам приезжает: иностранцы, журналисты, родственники, которые здесь не живут. Почему мы не говорим о Чернобыле? Нет у нас этой темы … В школе… С учениками… И дома… Она заблокирована. Закрыта. Об этом с ними говорят в Австрии, Франции, Германии, куда они ездят на лечение. Спрашиваю детей, о чем у них хотят узнать, чем там интересуются? А они часто не помнят ни города, ни деревню, ни фамилии людей, которые их принимали. Перечисляют подарки, что вкусное ели. Кому-то подарили магнитофон, а кому-то – нет. Приезжают в одеждах, которые сами не заработали и не заработали их родители. Вот как будто они где-то на выставке побывали. В большом магазине…Дорогом супермаркете… Все время ждут, что их ещё раз туда повезут. Покажут, одарят. Они к этому привыкают. Привыкли. Это уже способ их жизни, представление о ней. После этого большого магазина, который называется заграницей, после этой дорогой выставки надо идти к ним в класс. На урок. Я иду и вижу, что это уже наблюдатели… Наблюдают, а не живут. Я должен им помочь… Я должен им объяснить, что мир это не супермаркет. Это что-то другое. Более трудное и более прекрасное. Я веду их в свою мастерскую, там стоят мои деревянные скульптуры. Они им нравятся. Говорю: «Это все можно сотворить из обыкновенного куска дерева. Попробуй сам». Пробудись! Мне это помогло выйти из блокады, я выходил годами…

Мир разделился: есть мы – чернобыльцы и есть вы, все другие люди. Заметили? У нас здесь не акцентирует: я – белорус, я – украинец, я – русский… Все называют себя чернобыльцами. «Мы – из Чернобыля», «я – чернобыльский человек». Как будто мы отдельный какой-то народ…. Новая нация…

Монолог о том, как совершенно неведомая вещь вползает, влезает в тебя

"Муравьи… Маленькие муравьи ползут по стволу…

Вокруг гремит военная техника. Солдаты. Крики, ругань. Мат. Трещат вертолёты. А они ползут… Я возвращался из зоны, и от всего увиденного за день ясной в памяти оставалась одна эта картина … Этот момент… Мы остановились в лесу, я стал покурить возле берёзы. Стал близко, опёрся. Прямо перед моим лицом муравьи ползли по стволу, не слыша нас, не обращая никакого внимания… Упорно преследуя свой маршрут…Мы исчезнем, а они и не заметят. Что-то такое промелькнуло в мыслях. В обрывках мыслей. Столько было впечатлений, что думать я не мог. Я смотрел на них… Я… Я никогда раньше их так рядом не замечал… На близком расстоянии…

Сначала все говорили «катастрофа», потом «ядерная война». Я читал о Хиросиме и Нагасаки, видел документальные кадры. Страшно, но понятно: атомная война, радиус взрыва… Это я даже мог себе представить. Но то, что случилось с нами … На это меня не хватало… Не хватало моих знаний, не хватало всех книг, которые я за жизнь прочитал. Приезжал из командировки и с недоумением смотрел на книжные полки в своём кабинете… Читал… А можно было и не читать… Какая-то совершенно неведомая вещь разрушала весь мой прежний мир. Вот она вползает, влезает в тебя… Помимо твоей воли… Помню разговор с одним учёным: «Это на тысячи лет, – объяснял он. – Распад урана – это двести тридцать восемь полураспадов. Переведём на время: один миллиард лет. А у тория – это четырнадцать миллиардов лет». Пятьдесят… Сто… Двести лет… Но дальше? Дальше – стопор, шок!. Я уже не понимал, что такое – время? Где я?