Читать книгу "Куда улетают ангелы - Наталия Терентьева"

— Сорок пять. Он… испортился… изнутри… но это не имеет отношения…

— А может, имеет? Может быть, вы из-за него так переживаете?

— Не знаю, не думаю… мне кажется… мне не хочется в это верить, но я боюсь, у меня что-то… с кровообращением…

— Ох, как я люблю диагнозы своих пациентов! — Наталья Леонидовна рассмеялась и крепко сжала мое плечо. Ее рука была сильная, даже сильнее, чем я могла предположить. Она некоторое время не отпускала меня. — Расслабиться не можешь, смотри, как стальная вся… Так… — Она отошла от меня и опять села напротив. — Давление обычно низкое?

— Низкое.

Вот откуда в кабинете этот сильный, свежий запах жимолости. Это ее духи. Запах остался около меня и отвлекал от ее слов. Простой, прозрачный, откровенный аромат белого цветка.

— Хорошо… — Она стала искать что-то по компьютеру. — Смотрим… так… Давай мы сделаем тебе компьютерный анализ твоей хорошенькой головки, чтобы ты убедилась… что у тебя… все в порядке…

Тут уже рассмеялась я:

— Это у меня хорошенькая головка?

— А ты что, думаешь, оттого что какой-то старый, мерзкий козел… Ничего, что я так о нем?.. старый, похотливый козел перестал тебя на время… — Наталья Леонидовна сосредоточенно щелкала мышью, — …посещать… у тебя стала менее симпатичной мордашка… и все остальное? Ты — такая же, как была — хорошенькая, несчастная, привязанная одним местом… и… Так, вот, нашла… и дочкой привязанная, и еще… чем?

— Дачей, тюльпанами, машинами и обещанной совместной жизнью в элитной новостройке! — перечислила я, намереваясь шуткой разрядить как-то странно накалившуюся атмосферу в кабинете.

— Обида… Обида может раздавить хуже, чем вирусная инфекция или генетический сбой, собственно, они как раз и атакуют организм, ослабленный обидой. Но! Обиды все лечатся, правда? — она весело взглянула на меня. — И иногда очень неожиданным способом…

В принципе я люблю врачей, мужчин больше, но женщин тоже. Тем более что Наталья Леонидовна скорее напоминала мне красивого породистого юношу, чем такую же женщину, как я. Я уверена, что в сумочке у нее никогда не валяются колпачки от помад, вперемешку с пластырями и леденцами от укачивания. И когда это она перешла со мной на «ты»?

— Так, вот смотри. Послезавтра можешь? Или, лучше, чтобы я сама тебе сделала… тогда восемнадцатого. Сможешь? В одиннадцать.

— Да, смогу. Конечно. Я запишу… — Я полезла в сумочку, у меня по старой журналисткой привычке всегда валялся блокнот, куда я записывала встречи, поездки, телефоны, темы.

Я стала листать блокнот — да, давно я уже ничего не записывала. Что-то остановило мой взгляд, но я не успела сосредоточиться — заиграл телефон, звонила Варя, сидевшая одна дома.

— Мам, я спущусь на четвертый этаж к Ксюше, можно?

— Ой, дочка, наверно, не надо… А что вы хотите делать?

— Фильм смотреть…

— Какой?

— Продолжение «Русалочки»…

— Дочка! Какое же может быть продолжение у «Русалочки», если она превратилась в морскую пену от несчастной любви, а? Сама подумай…

— Мам, там в главной роли — Барби…

На этот убийственный аргумент я ничего не могла сказать своей любимой дочке. Теперь я точно знала, какое это продолжение. Я повздыхала и разрешила, слабо надеясь, что ей станет скучно.

Наталья Леонидовна смотрела на меня с непонятным мне удовольствием.

Когда я выключила телефон, она улыбнулась:

— Как это хорошо… — Но что было хорошего в моих словах или еще в чем-то, она не сказала.

— Сколько я вам должна? — Я очень надеялась, что мне хватит денег. Я провела у нее в кабинете не меньше сорока минут.

— Сколько, сколько… — она посмотрела в окно.

Окна центра выходили на Старый Арбат. Прямо напротив ее кабинета на старом особняке висел плакат с голым мускулистым торсом мулата. Поперек его блестящего живота шли рваные, как будто кровоточащие буквы «Рано…». Я подумала — надо не забыть посмотреть, когда я выйду на улицу, что же ему рано, этому незваному гостю.

Я держала в руках кошелек, а Наталья Леонидовна несколько секунд с улыбкой смотрела на меня и молчала. Потом махнула рукой:

— Да нисколько! Я же не записывала вас!

— Но…

— Пойдем… провожу…

По дороге домой я достала блокнот, записала, что мулату было рано забирать вклад из банка. И опять — пролистывая страницы, я зацепилась за что-то взглядом…

Я убрала блокнот обратно в сумку. Проехала пару остановок в метро, и мне стало горячо в затылке. Я быстро достала блокнот…

Так. Где же это… Да, вот. «1-й»… Так я обычно хотя бы на одном календарике обозначаю первый день лунного цикла. Уже много лет. Сначала старалась не забеременеть, потом очень хотела забеременеть Варькой — «удачно посчитала!», как в минуты ярости выкрикивает до сих пор Виноградов. Выкрикивал… Надо привыкать к прошедшему времени. Прошедшему завершенному. Есть же такое время, кажется, чуть ли не во всех европейских языках. То прошедшее, которое было до чего-то в прошлом. Past Perfect в английском. Плюс Квам Перфектум в латыни. Самое старое и забытое прошедшее.

Потом снова старалась не забеременеть, уже после Варьки. А потом — снова забеременеть. И все считала опасные и безопасные дни, по-иному — благоприятные и неблагоприятные для зачатия моих детей.

«1-й» день был шестого января. Да, мы как раз поссорились. Он ни с того ни с сего страшно заорал на меня в ответ на какой-то самый простой вопрос. И потом терпеливо ждал, пока я соберусь, ждал, заранее приготовив «алименты» — деньги на январь для Варьки. И я уехала с дачи.

Все правильно. Все было вовремя. Или даже чуть раньше. Я просто зафиксировала — вот, опять не получилось. И после этого ничего не было. И только все время горячо в голове. Точно — ранний климакс. В тридцать восемь лет. Ну и ладно. Вот поэтому в голове горячо — это приливы! Ну и пусть. Подумаешь, это ведь приятнее, чем опухоль в голове — а именно такое грезится мне в ночных кошмарах… А что, мало женщин сгорело за два-три года (а то и месяца), доведенных любимыми до абсурда мужьями. Так что уж пусть лучше климакс. Лишь бы только усы и борода не стали расти…

Придя домой, я застала Варьку в только что высохших слезах.

— Глупый фильм! Я не стала досматривать!

— Я же тебе говорила!

— А ты опять плакала? — Это моя дочь спрашивает меня. Мне-то приятно, что она уже доросла до этого. Но хорошо ли ей, что я плачу и плачу?

— Нет.

— Не ври мне, — произнесла Варька моим голосом и моим тоном. — Не надо из-за него плакать.

Я обняла ее:

— Ты правда так думаешь? И ты тоже не будешь плакать?

— Не буду… Он, знаешь, что меня спросил в последний раз, когда звонил?