Читать книгу "Ночь Томаса - Дин Кунц"

Я смеюсь вместе с человечеством, не над ним, потому что ничуть не умнее других, более того, глупее многих. Я позиционирую себя как защитника и живых, и задержавшихся в этом мире мертвых, но сам не раз и не два застревал в ведре, то ногой, то головой.

Но в этот момент, находясь в церкви с собакой, вспоминая трупы в ванной комнате бунгало, тревожась о грядущем катаклизме, грозящем полным уничтожением, я не смог заставить себя улыбнуться.

Я мог бы впасть в депрессию, но жизненный опыт научил меня, что вскоре кто-нибудь (а скорее всего, я сам) угодит ногой в ведро.

И через несколько минут ретривер продолжал тяжело дышать, поэтому я велел ему оставаться на месте, а сам отправился на поиски воды.

Взгляд, брошенный в дальний конец нефа, подтвердил отсутствие чаши для святой воды на входе в церковь.

За алтарем висела большая абстрактная скульптура, которая, наверное, могла сойти за крылатую душу, но только если склонить голову влево, прищуриться и подумать о Большой птице с улицы Сезам.

Я открыл калитку в ограждении и прошел в алтарную часть храма.

Справа увидел простую мраморную чашу для крещения. Сухую.

Тут же подумал, что поить собаку святой водой не просто непочтительно, но, скорее всего, еще и святотатство.

Я двинулся дальше, к двери, которая, как я предположил, вела в ризницу, где хранились церковные одеяния и священник готовился к проповеди. В церкви Святого Варфоломея в Пико Мундо, где служил дядя Сторми Ллевеллин, к ризнице примыкала маленькая туалетная комната с умывальником.

Открыв дверь, я застал врасплох мужчину лет пятидесяти с небольшим, который наводил порядок в стенном шкафу. Плотный, но не толстый, чисто выбритый, с быстрой реакцией, но плохой координацией движений, при виде меня он отпрянул, зацепился ногой за ногу и плюхнулся на пятую точку.

Я извинился за то, что испугал его, он — за нехорошие слова, обращенные ко мне, но выругал он меня про себя, потому что с губ сорвалось только: «О-ох».

К тому времени, когда я помог ему подняться, он уже дважды едва не сбил меня с ног. Я объяснил, что ищу воду для моей собаки, а он представился как преподобный Чарльз Моран. Глаза священника весело поблескивали, и он заверил меня, что его падение — сущие пустяки в сравнении с падением Сатаны. Я видел, что к случившемуся он относится с юмором, и, конечно же, этим он расположил меня к себе.

Из мини-холодильника священник достал бутылку воды, из стенного шкафа — миску. Вдвоем мы пошли к золотистому ретриверу, который дожидался меня у ограждения алтарной части.

Преподобный Моран не заикнулся о том, что я поступил неправильно, приведя собаку в церковь, но спросил, как зовут пса. Клички я, конечно, не знал и не хотел объяснять, каким образом наши пути пересеклись, поэтому ответил, что его зовут Рафаэль.

В тот момент не мог сказать, почему я назвал ретривера Рафаэлем, а не Фидо. Только позже понял, что вдохновило меня на эту кличку.

Когда священник спросил, как зовут меня, я ответил, что Тодд.

Если и солгал, то лишь отчасти. Мои родители заверяли, что хотели назвать меня Тоддом, но в мое свидетельство о рождении вкралась ошибка… правда, это не объясняло, почему с тех пор они называли меня исключительно Оддом.

Кроме того, скажи я, что меня зовут Одд, уже мне пришлось бы многое объяснять, чтобы снять все вопросы. После тех приключений, которые выпали на мою долю во второй половине дня, я совершенно не хотел долго говорить.

Мы присели на корточки рядом с собакой, и преподобный Моран спросил, давно ли я приехал в город.

Я ответил, что месяцем раньше, и он спросил, не ищу ли я церковную общину, к которой хотел бы присоединиться. Я сказал, что в этот вечер заглянул сюда, чтобы помолиться, потому что моя жизнь свернула не в ту сторону.

Преподобный проявил должную сдержанность, не став расспрашивать меня о моих проблемах, положился на свое умение расположить к себе человека, надеясь, что в процессе задушевной беседы ему и так удастся все выяснить.

Хотя я пришел в Магик-Бич один (не считая Бу и Фрэнка Синатры), мне очень недоставало близких друзей. Я не люблю одиночества. Друзья мне необходимы. Это так важно, ощущать, что рядом есть люди, на которых я могу положиться, которые могут положиться на меня.

Хатч никак не тянул на друга, слишком уж он ушел в себя. И удивительную Блоссом я знал слишком короткое время, чтобы поделиться с нею сокровенным.

Преподобного совершенно не смущало присутствие в церкви незнакомца и собаки. Держался он легко и непринужденно, и, пробыв в его компании лишь несколько минут, я уже не чувствовал себя таким одиноким, как прежде.

О себе я ему ничего больше не сказал, но каким-то образом разговор перекинулся на Армагеддон. Удивляться не приходилось. В наше время для многих людей тема Судного дня становится все более актуальной.

Наконец преподобный Моран предположил, что Рафаэль, вероятно, еще и голоден, и я ответил, что вполне возможно, но мне не хотелось доставлять лишних хлопот. Священник заверил меня, что никакие это не хлопоты, у него тоже есть собака, и ушел, чтобы принести печенье из кладовой своего дома.

В присутствии Чарльза Морана я уже не так остро ощущал страх перед надвигающимся всеобщим уничтожением.

Собака потребовала внимания, и я с радостью пошел ей навстречу, потому что во взаимоотношениях собака — человек оба выступают психотерапевтами.

Но через несколько минут Рафаэль встал. Уши поднялись, насколько могли подняться уши ретривера. Он напрягся, глядя на дверь ризницы в алтарной части церкви.

Я предположил, что преподобный Моран возвращается с печеньем, которое собака унюхала издалека.

Но когда Рафаэль посмотрел в сторону нартекса, на парадную дверь, через которую мы вошли в церковь, встал и я.

«ВСЕ — СОСЕДИ, КАЖДЫЙ СОСЕД — ДРУГ».

Может, девиз города не относился к приезжим, пока они не прожили здесь год? Может, я не прочитал примечание, написанное более мелкими буквами на щите-указателе, который высился на въезде в город. Может, там и указывалось, что в первый год к тебе будут относиться с крайней подозрительностью.

Жизнь не научила меня подозревать священников, зато научила другому: никто не заслуживал большего доверия, чем собаки.

Я подошел к третьей скамье справа от центрального прохода. Вдоль спинки второй скамьи тянулся длинный деревянный карман, где лежали псалтыри для тех прихожан, что садились на третью.

Из левого кармана я достал бумажник Сэма Уиттла, наличие которого могло связать меня с трупом в ванне. Сунул его в темный промежуток между двумя псалтырями.

Не имело смысла раскрывать какую-либо информацию о себе, помимо имени Тодд. Вот почему из правого кармана я вытащил свой бумажник и отправил его вслед за бумажником Уиттла.

Вернулся к собаке, встал рядом, переводя взгляд с ризницы на нартекс, с нартекса на ризницу…