Читать книгу "Кольт полковника Резерфорда - Люциус Шепард"

Ненависть росла в ее сердце гораздо быстрее, чем когда-то росла любовь. Если любовь полностью владела ею, то ненависть, напротив, была вещью, которой владела она и которую она могла использовать по своему усмотрению. Одно время она представляла себе эту вещь в образе мерцающей стальной иглы, которая, вращаясь и становясь все острее с каждым новым оборотом, парит где-то внутри нее, освещаемая таинственным сиянием, подобно музейной реликвии под толстым стеклом витрины. По мере того как ее горе слабело... Нет, «слабело» неподходящее, неправильное слово. Горе сливалось с ней, подобно тому, как гниющий в могиле саван постепенно становится одним целым с тленной плотью, которую некогда покрывал. Ненависть теперь виделась ей ростком, поднявшимся из почвы, щедро удобренной горем. В чем бы ни выражалась природа ненависти, утолить ее было намного легче, чем утолить любовь, и она была – или по крайней мере казалась – более долговечной. При всем том любовь Сьюзен к Луису оставалась незамутненной, как будто брала начало из какого-то совершенно другого источника. Она, правда, сократилась в объеме – теперь это была уже не громадная туча, в недрах которой Сьюзен когда-то подолгу блуждала, а скромное облачко, блуждающее внутри нее. Однако Сьюзен не сомневалась в том, что, если случится чудо и она вдруг увидит живого Луиса на гаванской улице или на дворцовом приеме, ее любовь моментально вырастет до прежних размеров и она вновь затеряется в ее беспредельной глубине.

Каждое утро она сидела за столом, перечитывая его письма и стихи, подолгу задерживаясь на тех строках, в которых отчетливее всего ощущалось его присутствие. То и дело она натыкалась на фразы, с новой силой пробуждавшие в ней тоску по прошлому, фразы, полные тревоги и боли, как будто предчувствующие близость трагической развязки:

Я шел за тобой по тропе наважденья на край своей жизни, где свет одинокой звезды парит над кровавыми волнами; море уходит в ничто, а с ним паруса, галеоны, алмазы, века, скакуны – все летит в пустоту, лишь ты невесомо паришь над последним осколком земли, меня призывая бросок совершить в бесконечность...

Этот пассаж в одном из последних его стихотворений напомнил Сьюзен о том, что причиной его гибели в значительной мере была ее нерешительность, и побудил ее, оставив в стороне любовь, сфокусировать свою душевную энергию на ненависти. Полковник теперь старался реже покидать Гавану и все чаще требовал от нее исполнения супружеских обязанностей. Она лежала в темноте, притворяясь спящей, и содрогалась при его властном стуке в дверь, за которым тотчас следовал сам полковник. Признав свое поражение в тот день, когда она не спустила курок кольта и тем самым лишила себя права впредь отвергать его домогательства, она теперь изображала сонное безразличие, сжимая мысли в кулак и стараясь не замечать тяжести полковника, запаха ароматизированного антисептика из его рта, его неуклюжих ласк и похотливого похрюкивания, когда он делал свое дело, даже в состоянии экстаза придерживаясь свойственного ему сугубо механического стиля. Она старалась не замечать, но все равно замечала. Она уже не могла, как прежде, закрыв глаза, представить, что вместо полковника с ней лежит Луис – после его смерти такой самообман был бы кощунством. Ее последним убежищем оставалось отрицание. Когда полковник уходил, она смывала со своей кожи ненавистный запах и долго сидела перед окном, наблюдая ночные тени в саду, лишенная каких бы то ни было надежд и желаний. Временами она ощущала себя распадающейся, теряющей внутреннюю связь и, что еще хуже, испытывала соблазн окончательно поддаться этому распаду.

Безумие не могло быть к ней более жестоким, чем ее нынешнее прозябание, казавшееся бесцветным кошмарным сном в течение дня и красочным кошмаром наяву в течение ночи. Она сознавала, что жизнь ее кончена.

Спустя примерно четыре месяца после убийства Луиса она получила очередное письмо от своего кузена Аарона, но не спешила его распечатывать. Их переписка в последнее время стала регулярной, однако сейчас она уже не нуждалась в наперснике, тем более таком, как Аарон, который плохо справлялся с этой ролью. Он без конца читал ей нотации, в финале давая один и тот же совет – «Уходи!», а тон его писем постепенно становился все более пылким и настойчивым. Она до сих пор не сообщила ему о некоторых обстоятельствах, связанных с гибелью Луиса, поскольку знала, что от его реакции на это сообщение ей все равно не будет никакой пользы.

Лишь в середине дня, не зная чем занять томительно тянувшееся время, она вскрыла письмо кузена. В начальных абзацах, как и следовало ожидать, он рассказывал о своем бизнесе, о новых планах, перспективах развития и т.п. Но на второй странице зазвучали уже другие нотки:

...Я более не в силах сдерживать все то, что накопилось в моем сердце. Когда мы с тобой еще только начинали эту переписку, я, если помнишь, выразил сомнение в том, что мое былое чувство к тебе исчезло без следа. Во всяком случае, я бы не удивился, обнаружив в себе его осадок, какую-то слабую тень. Однако твои письма, милая Сьюзен, вкупе с разбуженными тобой воспоминаниями показали всю глубину моего заблуждения. То, что я было принял за тень, оказалось лишь темным покровом печали и стыда, до поры скрывавшим чувство, которое при всей его чистоте и искренности даже я сам вынужден признать греховным, – чувство столь же сильное и свежее, каким оно было много лет назад. Скорее всего, после такого признания ты решишь прекратить нашу переписку, и я не стану отговаривать тебя от этого решения. Возможно, это будет к лучшему. Не думаю, что внезапное возрождение чувства, которое я считал безвозвратно угасающим, если не совершенно угасшим, может принести нам обоим что-либо кроме новых...

Сьюзен разжала пальцы, и листок вяло спланировал на пол. Признания Аарона начали ее утомлять; она не испытывала ни малейшего желания дочитывать до конца это письмо, продираясь еще через несколько страниц его мучительного разбирательства с самим собой и собственными чувствами. Только Аарон, подумала она, способен сделать из кровосмесительной страсти нечто навевающее невыносимую скуку. Еще в юном возрасте, во время их игр, он всегда проявлял недетскую расчетливость, тщательно сопоставляя возможное удовольствие от какой-нибудь озорной проделки с возможными неприятными последствиями (например, одиночным заключением в дровяном сарае), как будто уже тогда готовился к профессии счетовода. Тем большим потрясением явилось для нее его первое признание в любви, – как мог человек, всю жизнь панически боявшийся ее отца, решиться на столь рискованный шаг? Должно быть, он очень сильно ее любил, подумала Сьюзен. И, судя по его последнему заявлению, продолжает любить до сих пор. Если бы тем вечером в саду она знала, что ждет ее в будущем, то, получив возможность выбора между преступным кровосмешением и жизнью с полковником Резерфордом, она, безусловно, предпочла бы первое... Эта мысль, возникшая как случайная игра фантазии, задержала на себе ее внимание, а когда Сьюзен, вдумавшись, уловила скрытый в ней намек, она попыталась с ходу отвергнуть стоящий за этим план действий – но план был так прост и изящен, а искушение так велико, что она не смогла избавиться от него одним усилием воли. Она начала копаться в себе, отыскивая какой-нибудь душевный изъян, ибо только наличием такового могла объяснить появление в своей голове столь бесчестного замысла. Самоанализ не выявил никаких существенных сдвигов в ее психике, но она не спешила выносить себе окончательный приговор. Что-то должно было в ней измениться, какой-то источник яда должен был возникнуть в ее душе, иначе она бы ни за что не позволила подобной идее змеиться в ее мозгу, отравляя каждую его клеточку своим губительным прикосновением.