Читать книгу "Храм - Оливье Ларицца"

PARA DONATIVOS POR INGRESO

EN BANCO; BANCO POPULAR EN

C/CORRIENTE № 70/10731–09 AGENCIA: 540

A NOMBRE DE: JUSTO GALLEGO MARTINEZ

MUCHAS GRACIAS

Сквозь верхние витражи и незавершенный купол проникает прекрасный свет, полирующий пыльные леса в поперечном нефе. Шла работа с окрашенными фресками. Этим тяжелым трудом занимались трое или четверо рабочих. Одному из них Хусто (вернувшийся во внутреннюю часть) поднимает с помощью каната радио. Мы все время перемещаемся. Вот репродукция савана Христа, план строительства в масштабе сотой доли, поэма во славу маэстро… Поэма вывешена на большой пластиковой доске для объявлений, там же висят фотокопии посвященных ему статей. Рядом с этими удивительными вырезками из прессы старательно выведено мелом изречение: «Господь — пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться».[25]Уж нет ли тектонического разногласия между показной рекламой и этой духовной фразой, восхваляющей умеренность? Так кто же он, этот Хусто, живой парадокс или просто беспокоящийся, как и всякий другой, человек, который желает признания, который не смирился с жизнью вне своей эпохи и не упустил окончательно поезд порой циничной современности? И между тем всё в его соборе — плод человеческой силы. Никакого подъемного крана, никаких механизмов. Единственная механика — ликующее сердце.

Старший мастер с волнистыми волосами опередил Хусто, и именно с ним мы беседуем вот уже несколько минут. Его зовут Анжел Лопес Санчес. Я оказался в окружении людей с небесным звучанием имен, он — ангел, согласно его имени Анжел, а моя подруга Пилар — «Непорочное зачатие» (даже ее имя по отцу — Моралес означает «хороший», «могучий»). А Хусто Гальего — «праведник из Галисии». Интересно, он чувствителен к ономастике? Когда Хусто к нам присоединился, мы уже симпатизировали приветливому и спокойному, легко воспринимающему шутку Анжелу. Будучи ремесленником и живя в разных местах, где идет строительство, Анжел помогает старику уже восемнадцать лет. Сегодня он намерен сделать циркулярный витраж с изображением ягненка — на всех витражах представлен либо ягненок, либо голубь, либо глаз. Навязывается некоторая экономия, простота очертаний, то, что называется кустарным производством или спонтанным (инстинктивным) искусством. Анжел обмазал циркулярный стакан специальным клеем и затем на нем распределял, чередуя, красные и желтые стеклянные кристаллы. Все радиусы должны быть в точности одной и той же ширины. Анжел старается, но Хусто все равно недоволен:

— Ты — мастак все сделать кое-как!

В этом выговоре чувствуется нежность и есть также немного показного. Мы обходим вокруг стола, на котором установлен витраж (в том месте, где будет галерея, окружающая хоры), и наблюдаем за всем происходящим. Хусто скрупулезно рассматривает стеклянный стакан и с помощью пачки сигарет своего статиста осторожно выравнивает небрежно выложенные кристаллы. Он гримасничает в тот миг, когда приближается к совершенству. Глядя на комическое выражение его лица, мы улыбаемся. Он трогателен в этом нелепом одеянии и с движениями аккуратного школьника, в нем есть что-то от Луи де Фюнеса и великого Штраумпфа, только без бороды. При таком ритме работы ему понадобится два или три дня, чтобы закончить витраж… В прохладе священного места время остановилось.

Наконец Хусто поднимает глаза, и тогда Пилар спешит нас ему представить. Разумеется, Анжел предупредил о том, что старик не доверяет туристам — он не любит, когда его беспокоят во время работы, — и особенно журналистам, которые обещали ему целые состояния и не заплатили ни копейки. Телевидение оказалось наиболее скупым. В финансовом отношении он может положиться только на самого себя.

И когда Пилар сообщила ему, что я пишу книгу, Хусто взорвался:

— Книга? Ради чего? Чтобы продавать?

Но Пилар все равно улыбается, поддерживает диалог. Впрочем, в тот момент мне наплевать на книгу. Переполняет желание выразить свое восхищение этому человеку и тому, что он создал, сказать, какой восторг вызывает у нас его необыкновенное творение. Extraordinario! Понемногу старик расслабляется.

— А вы верующие люди? — спрашивает он.

Для моего душевного спокойствия это не столь важно.

— Да, конечно, — отвечаем мы.

Тогда он проявляет к нам больше доверия. И когда Пилар сравнивает Анжела с верным слугой Санчо Панса, старик ликующе восклицает:

— А я — настоящий Дон-Кихот!

И тут он улыбнулся во всю ширь. Словно зубцы феодального замка, обнажилось чередование зубов и дыр во рту.

Затем он снова взялся за работу. Скрупулезно стал обсыпать поверхность стеклянными кристаллами. Мне захотелось помочь. И я наклонился с его стороны.

— Нужна сноровка пальцев! — ворчит он.

С понимающим видом Анжел передает мне баночку клея, делая знак, каким образом его наносить. Едва я приступил к делу, Хусто нетерпеливо вырвал у меня из рук кисточку.

— Как картина! — говорит он, рисуя круги. — Как картина!

Понемногу он начинает нас воспринимать почти как своих коллег. В моем сопровождении есть еще одна молодая женщина, Летисия, — привлекательная блондинка, к которой, кажется, неравнодушен Анжел. Неоднократно отвлекаемый звонками мобильного телефона, он приглашает Летисию подменить его при проведении радиальных лучей.

— Великолепно! Великолепно! — восклицает Хусто.

Он предупреждает о существовании только одного горизонта — совершенство.

— Здесь желтый, здесь красный цвет! Rojo, amarillo! Красный, желтый!

Amarillo — цвет знаменитой майки, которую велосипедист Карлос Састре завоевал в Париже, но из этих двоих великий чемпион вовсе не тот, о ком все думают.

Согласившись, что «нельзя быть полностью нормальным, чтобы построить нечто подобное», Хусто разговорился. Он вспомнил о своей молодости, более легкомысленной, чем можно себе представить. «Я знал многих девушек, но чистая любовь Девы Марии — самая большая любовь!» Эта невинная любовь его воспламеняет, и он повторяет эти слова наперегонки: чистая любовь. Приводит цитаты из своей настольной книги, нечто вроде Евангелия от Девы Марии: Las Misticas Dios escrita par Maria Jesus de Agreda. Настаивает, чтобы мы купили по одному экземпляру.

— На каждого по одному экземпляру, понятно? Ни на всех один экземпляр, а один — на человека!

— К сожалению, я не владею испанским языком… — возразил я.

— Почему? Ты обозлен на Испанию?

Он намерен подарить нам обсуждаемый опус. Приблизительно сорок экземпляров он уже приобрел и раздал. «Когда находишь в книге свет, им надо поделиться», — поясняет он.

Хусто нельзя назвать неграмотным человеком, как писали в газетах и в Интернете. Он каждый день читает Библию, часто находит что-то ценное в книжных магазинах столицы, где продается религиозная литература, и сам пишет — я видел, как он торопливо что-то записывал на внутренней стороне пачки сигарет — несмотря на свой не столь уж совершенный литературный язык, как в том другом изречении, написанном на стенах: «Все сделаю для того, кто мне дает силу». Хусто также нельзя назвать отшельником, и он никогда не избегал городского сообщества Мадрида: регулярно ездит в Толедо, желая полюбоваться там собором, и в Сарагосу (два часа езды на автомобиле из Мехорада), дабы повидаться с другом — епископом доном Мануэлем Урена. Уж если говорить об одиночестве и обособленности Хусто, то они состоят в том, чтобы не прилагать никаких усилий для понимания тех, кто его не понимает. Это нам надо пытаться проникнуть в его мир. И дверь его собора, даже загроможденная, всегда открыта нараспашку.