Читать книгу "Список Магницкого, или Дети во сне не умирают - Александр Филатов"

Тюрьма – самодостаточное государство. За каменным «занавесом» и пекарни, и транспорт, и связь: «Липецк! Липецк! Я – Тамбов!», и ТВ. Роль тюрьмы в тюрьме играют карцеры.

Освободившись, бутырский оператор перегнанные на DVD материалы местного ТВ кому-то «впарил» за деньги или вложил в Интернете. Была история.

21.06.10

Сразу после дня медработника вышел на работу психиатр Юлий Александрович Вражный. Отставной вояка. Сначала институт в Нижнем. Завершал в военной академии. Служил семь лет в Мурманске на подлодке, где будто бы был контужен. Говорит громким голосом, практически кричит. Далее служил врачом в крымском санатории. После распада СССР ему было предложено принять присягу Украине, что и было сделано. Я цинично: «В санатории много баб поимели?» Он: «Как можно, А. В., это же нечестно!» Познакомился в Крыму с отдыхавшей там полькой. Уехал к ней. Жил два года, выучив польский и немецкий. Знает и английский. Акцент еще тот! Пытался подтвердить диплом в Польше. Полька вытурила. Вернулся в Россию. Живет у разведенного брата в Мытищах: «Брат работает в страховой компании на Лесной. Алиментов только двадцать пять тысяч платит!» До психиатрии (имеет сертификат врача-нарколога) был аптечным промоутером: хорошо знает цену лекарств. Вражный, мягко говоря, странен: «Почту за честь работать в Бутырке!» У больных его прежде интересует уголовная статья. За громкую речь он получит у нас кличку – Контуженный, у больных и зэков – доктор Зло: за короткий срок в его дежурства умрет шесть больных. Мы с начальником будем спорить о его диагнозе. Алексин: «Шизофрения». Я: «Скорее – умственная отсталость».

23.06.10

От «ломки», жажды и голода вопит, скулит, поет гулящим псом, воет защемленной кошкой прикованный за руки и ногу к кровати в 466-й камере наркоман Ставропольский Леонид Ольгович. Ему «с вязок» не видно, что в отделении никого нет, кроме не имеющего камерных ключей меня. Я не могу войти и подать ему воды и хлеба. Обедом беднягу обошли, и он вопрошает в воздух: «Вы знаете, что такое жажда? А голод?» Тишина. Лишь безумец Талайбеков запыхался биться о стенки «резинки»: «Пустите в аул!» Отделение спит послеобеденным русским сном.

24.06.10

Весь день ждали комиссии прокуратуры по надзору. Расковали прикованных к кроватям. Из засранных и ободранных «резинок» вывели узников. На двери нашей «резинки» (второй этаж) повесили табличку: «Ремонт». А наручники лежат среди швабр; там надпись: «Шанцевый инструмент».

26.06.10

После смерти упомянутого выше наркомана, которому уволенная Наташа делала реанимационные уколы посмертно, ввели суточные дежурства. Ох, сколько во время их умрет!

Освобожденные из Бутырки и Кошкиного дома имеют право на 700 рублей на дорогу. Эти деньги из бухгалтерии приходится иногда ждать не один день. Безденежные и голодные освобожденные тусуются у входа в тюрьму, сидят на лавочке, где спал Грымов. Кто-то, показывая справку об освобождении, просил денег у меня, когда я подъехал на авто (возле Бутырки у меня сняли колпаки с колес, сотрудники или освобожденные зэки – неизвестно).

Между камерами веревки «дорог». Одна ведет прямо из таблеточной.

Днем накануне (25.06.10) шеф мне по внутреннему телефону: «А. В., у нас сколько алкоголиков?» – «Один-два». Тут же переводит то ли Пыткиной, то ли отозванной из отпуска Гордеевой: «Пиши пятнадцать. Наркоманов?» – «Тоже один-два». – «Пиши: тоже пятнадцать». Так начальство фабрикует полугодовой отчет. При Трибасове все трупы записывались на ненавидимого им Чингиса. Но и при Алексине нельзя верить ни одной статистической справке ПБ. Умолчим о повальной неверной постановке диагнозов. Врачи психиатрических скорых направляют из изоляторов к нам больных часто с несуществующими в МКБ-10 диагнозами или знают два: «Острое психотическое состояние с симптомами шизофрении» или то же, но без.

Без даты

У меня был больной Секин. Он лежал у нас в больнице дважды. Оба раза ему ставилась реактивная депрессия (диагноз упрощен для неврачебного понимания). В составе «организованной преступной группы» скинхедов Секин участвовал в убийствах 14–16 человек неславянской национальности в электропоездах Ярославского направления. В деле я увидел его адрес, он жил с родителями недалеко от меня.

Секин – высокий, долговязый, чернявый парень с грустной улыбкой на бледном лице. На прием граждан ко мне (замещал нелюбительницу визитов родственников Гордееву) приходила его мать, тоже высокая, утомленная, как потом выяснилось, тиранством мужа женщина. Приходил и папа, отставной военный, он ругался на «черных, которые понаехали» (вот откуда корни), признавал, что «убивать таджиков – не метод», и угрожал выпороть сына за убийство 16 человек ремнем, «только вы мне его дайте». Государство папе Секина отдавать не собиралось. Сыну грозил пожизненный срок.

Начальство справедливо опасалось, что 19-летний Секин может покончить с собой, узнав неотвратимый приговор. Многие дни Секина держали прикованным наручниками к постели. Я назначал ему антидепрессанты и утешал, будто светский священник (термин мой). Чтобы избавить парня от суицида, я говорил ему страшные несбываемые вещи, мол, когда Жириновский станет президентом, таким, как он, объявят амнистию или значительно скосят срок, что после смены режима он вообще станет героем, и «ему установят памятник при жизни». Секин мне не верил, но улыбка его, когда он слушал меня, становилась менее грустной.

Секин не повесился, даже не «вскрылся». Такое в Бутырке случается крайне редко, но однажды, примерно через две недели, как суд определил ему пожизненное заключение, я, возвращаясь со Сборки, столкнулся с Секиным один на один в предбаннике общего корпуса. Конвоир отлучился в служебку. Мы стояли лицом к лицу лишь под глазом видеокамеры. Секин с улыбкой еще более веселой, чем при выписке из ПБ, буквально бросился ко мне: «А. В.!» Больше он не сказал ничего, но я видел, что он, этот зашуганный собственными заблуждениями и преследованием общества молодой человек, искренне рад видеть меня. Предполагаю, что это была одна из немногих его положительных эмоций после задержания.

Совершенно неожиданно Секин протянул мне узкую нетрудовую ладошку. Растерявшись, я пожал руку, которая убила, документально доказано, почти двадцать человек.

У меня нет категорий, я не кандидат наук, тем более – не профессор, ничего подобного мне не светит, т. к. я немолод, мне много лет, и не всегда в своей жизни я занимался психиатрией. Тем не менее убежден, и врачебный опыт мне подсказывает, что, если из лечения душевных болезней мы вынем духовную составляющую, прогресса в лечении не будет. Душевная болезнь от слова «душа». Психическую болезнь нельзя лечить одними пилюлями, как холецистит.

Когда мне стали препятствовать вкладывать душу в лечение душевных болезней, я стал подумывать об уходе из Кошкиного дома. Другие бессердечные, бессострадательные методы были не мои. Более того, как я ни бился, по чужим лекалам у меня ничего не выходило.

29.06.10

В воскресенье 27.06.10 по ошибке, вместо Ильина Сергея (СИЗО-2), на общий корпус вывели после лечения Ильина Павла (СИЗО-4). Первый резал предплечья (демонстративно – шантажное аутоагрессивное поведение); второй – параноик (накануне вышел «на продол» в колпаке из газеты, с одеялом на плечах; именовал себя Бэтманом). Анжела Пыткина: «Беда с этими однофамильцами!»