Читать книгу "Тайный брак - Уилки Коллинз"

Казалось, он не заметил моего невольного движения и обратного действия и продолжал:

— Может быть, я высказал вам больше того, что следовало бы, впрочем, если мне не удалось составить о себе понятие, какое бы я хотел, то мы переменим тему разговора и не начнем говорить ничего подобного до тех пор, пока вы не узнаете меня лучше.., когда-нибудь.

— Пожалуйста, не будем менять тему разговора, мистер Маньон! — воскликнул я, сердечно желая доказать ему, что я был не прочь довериться ему. — Я очень благодарен вам за ваше радушное предложение и за участие, которое вы питаете к нам с Маргретой. Я ручаюсь и за нее, что ваша услуга будет принята нами.

Я остановился. Ярость грозы уменьшилась, но я был поражен страшными порывами ветра, который усиливался по мере относительного уменьшения грозы и дождя. Как он завывал с одного конца улицы до другого! В эту минуту мне казалось, что он плакал обо мне, плакал о нем, плакал обо всех смертных… Я испытывал такие странные ощущения, что поневоле замолчал, однако я переборол их и снова заговорил:

— Если я еще не отвечал вам как следует, то это надо приписать буре, которая, признаюсь, путает мои мысли, и.., сознаюсь также.., от неожиданности, довольно неуместной растерянности, я не могу прийти в себя, видя в вас такое живое участие к тому, что обыкновенно трогает только молодых людей.

— У людей моего возраста молодость сердца возвращается чаще, чем представляют это молодые люди. Вас удивляет то, что купеческий приказчик выражается такими словами, но я не всегда был тем, кем теперь вы видите меня. Знание вместе с страданием медленно укладывались во мне. Я состарился преждевременно, и мои сорок лет тяготят меня больше, чем пятьдесят лет другого.

Сердце у меня забилось сильнее. Неужели он сам добровольно приподнимет таинственную завесу, скрывающую его прежнюю жизнь? Нет, он слегка только коснулся этого предмета и оставил его так. Мне хотелось было попросить его продолжать, но меня удержало то же затруднение, о котором говорил Шервин, и я молчал.

— Дело не в том, — продолжал он, — кем я был прежде, а в том, что я могу сделать для вас. Конечно, я могу оказать вам только слабую помощь, однако мое содействие может быть вам очень полезно. Например, недавно, если не ошибаюсь, вам было неприятно, что мистер Шервин увозил свою дочь на вечер, куда его семейство было приглашено. Это очень естественно. Вы не могли отправиться туда же, вы не могли явиться туда рядом с ней под настоящим вашим именем, не открыв тотчас вашей тайны, а между тем вы не знали, каких молодых людей она там встретит, и знали, что они станут обращаться с ней, как с мисс Шервин. Вот при таких обстоятельствах я надеюсь быть вам полезным. На своего хозяина я имею некоторое влияние, даже большое, можно сказать, и это будет совершенной истиной, а если вы желаете, мое влияние к услугам вашим, и я заставлю отца вывозить дочь в свет не иначе как с вашего позволения. Еще другое обстоятельство: мне кажется, что я не ошибусь, если скажу, что вы предпочитаете общество мистрис Шервин обществу ее мужа во время свиданий ваших с женой…

Как это он отгадал? Во всяком случае это было правдой, и я простодушно сознался в том.

— Такое предпочтение очень справедливо во многих отношениях, — продолжал он, — но если вы позволите высказать ваше мнение мистеру Шервину, то, конечно, оно произведет на него неблагоприятное впечатление. Как бы то ни было, но и тут я могу вмешаться, не возбуждая подозрений. Я найду тысячу предлогов, чтобы вызывать его из гостиной вечером, и эти способы к вашим услугам, и так часто, как вы того пожелаете. Наконец, если вам приятно видеться с вашею женой почаще и побольше, то я берусь и в этом помочь вам… Если я говорю так, то верьте, совсем не для того, чтобы усомниться в законном влиянии, которое вы должны иметь на мистера Шервина, но должен вам сказать, что во всем, касающемся до его дочери, хозяин всегда спрашивал и будет спрашивать мое мнение. До сих пор я всегда уклонялся от права давать советы по этому вопросу, однако готов советовать в вашу пользу, если это будет только приятно вам обоим.

Я поблагодарил его, но не с теми сердечными излияниями, которое бы непременно выказал, если б заметил на его губах малейшую улыбку или какое-то изменение в развязном и спокойном тоне его речей. От слов его лед как будто готов был растаять, но холодность его взгляда невольно обдавала меня морозным воздухом.

— Еще раз попрошу вас, сэр, вспомнить о том, что я говорил уже относительно причин, вызвавших у меня эти предложения. Если же во всем этом вам угодно будет видеть только полезное посредничество, то я никогда во зло не употреблю смелости, на которую вы дадите мне право, и вы не обязаны будете вспоминать или возобновлять наших откровенных разговоров, таких, как в эту ночь. Я не стану роптать на ваше обращение со мной и постараюсь не считать вас неблагодарным.

Я не мог не принять подобный вызов и тотчас отвечал без всякой уже натянутости. По какому праву стал бы я делать несправедливые заключения о человеке только потому, что его лицо, голос и манеры производят на меня неприятное впечатление? Могу ли я знать, не вызваны ли внешние особенности его телосложения недостатками, заложенными от природы или от сокрушительного действия страдания и горя? Он имел бы право укорять меня в несправедливости, укорять в эгоизме, если б я не отвечал ему с сердечной откровенностью :

— Я не могу принять вашего предложения иначе как с благодарностью, с живейшей и искреннейшей благодарностью. И я докажу вам это тем, что попрошу когда-нибудь об одолжении для себя и для Маргреты, и с полным доверием обращусь к вам с этой просьбой, и даже скорее, может быть, чем вы это думаете.

Он наклонился и отвечал какими-то дружескими словами, которые я не совсем расслышал, потому что в эту минуту сильный порыв ветра с яростью промчался по улице, потрясая мимоходом окнами и ставнями и замирая вдалеке каким-то долгим погребальным свистом, подобным последнему воплю отчаяния и смерти.

Когда он снова заговорил после короткой паузы, то это было уже совсем о постороннем предмете. Он рассказывал о Маргрете, с большими подробностями распространялся о ее нравственных качествах, ставя их даже выше прекрасной внешности, говорил о мистере Шервине, раскрывая некоторые основательные и привлекательные стороны его характера, которых я еще не замечал. Все, что он говорил о мистрис Шервин, казалось, было высказано с чувством сострадания и уважения. Он даже намекнул о холодности, которую она к нему всегда проявляла, приписывая ее, по здравом размышлении, невольному капризу, происходившему от нервной раздражительности и беспрерывных болезней. Слегка касаясь этих тем, он проявлял в своих речах так же мало принужденности и выразительности, как и во всех прежних разговорах.

Было уже поздно. Гром гремел еще глухими и отдаленными раскатами, а ярость ветра не подавала признаков утихнуть. Наконец уже не стало слышно стука дождя об стекла окон, и не было уже благовидных предлогов продолжать нашу беседу, да я и не хотел отыскивать их. Теперь я довольно хорошо познакомился с Маньоном, чтобы быть уверенным, что, несмотря ни на какие усилия, я никогда не добьюсь от него разгадки тайны его прежней жизни, даже если б мне надо было учинить над ним суд. Так почему бы не судить мне его лучше по настоящему опыту, чем по давно прошедшей истории? Я слышал о нем много хорошего, и только одно хорошее от его взыскательного хозяина, который знал его лучше всякого другого и долго испытывал его. Он проявлял чрезвычайную деликатность и самое сердечное желание оказывать мне услуги. Конечно, я обнаружил бы неслыханное любопытство, если б после всего этого стал бы допытываться о его частных делах.